Ирина Волчок - В Калифорнии морозов не бывает Страница 7

Славка захохотала.

— Вот видишь, — грустно сказала Александра. — Даже ты надо мной смеешься. А чужим — тем более смешно. Косенька! Ещё бы…

— Я не поэтому! — сквозь смех крикнула Славка. — Я потому, что ты с ним поссорилась! Ой, не могу! Ну и как, удалось? Он-то с тобой поссорился? Или хотя бы заметил, бедненький, что ты с ним поссорилась?!

— Ну, как тебе сказать, — уклонилась от прямого ответа Александра. — У него тогда было совсем мало времени… срочное дело… идти надо было, люди ждали. В общем, мне кажется, он так и не понял, почему мне не нравится быть косенькой. До сих пор иногда так называет. Правда, без свидетелей.

Славка опять принялась хохотать — взахлёб, увлечённо, до красных пятен на щёках и слёз на глазах. Потом вдруг резко посерьёзнела, долго молчала, надувая щёки и выискивая пристальным взглядом мишень за окном, вздохнула и почему-то сердито сказала:

— Вообще-то ты правильно за него замуж вышла, а не за короля какого-нибудь. Или хоть бы даже Шварценеггера. Я бы тоже за такого вышла. И наплевать, что не олигарх. Только такие уже перевелись все. Или нет? Ты как думаешь, Кося?

— В твоем возрасте я думала точно так же… — Александра вздохнула. — И потом ещё долго так же думала. Да все, наверное, так же думают хоть когда-нибудь, хоть раз в жизни, хоть от плохого настроения, хоть от обиды. Мы с тобой, Славка, совсем не исключение. Мы с тобой среднестатистические женщины со среднестатистическими представлениями о среднестатистических мужиках. Так что заканчивай страдать и собирайся к Лерке.

— Не хочу, — скучным голосом сказала Славка. — Передумала. Они все козлы. То есть карьеристы. И мне посуду ещё мыть надо. А колонка не фурычит. Придётся в ведре греть. В общем, некогда мне.

— Но ты же обещала, — напомнила Александра. — Придётся идти. Лерке действительно нужна твоя помощь. А посуду я сама помою, чего там посуды-то? Как это ты тогда сказала? А, да — отмазки. Не ищи отмазки, Славка. Пообещала — делай. Не собираешься делать — не обещай.

— Я знаю… Ладно, пойду, что ж теперь… — Славка ещё немножко поскучала и вдруг оживилась: — А кому не нравится моё имя, тот пусть свою дочку рожает и её табачной фабрикой называет. Да? Ну вот, я Лерке так и скажу. Кося, я твои мокасины надену, ладно? И джинсы. И свитер. Лерка сдохнет. А потом в новом костюме приду, и она опять сдохнет. А при гостях буду называть её Валерой. И тогда пусть её Вовка сдохнет. Ну, чего ты сидишь? Снимай штаны скорей, мне уже идти пора, а ты сидишь! Халат пока надень, там в тумбочке халаты тёплые… А, да, ты же халаты не любишь! Ну, тогда мой спортивный костюм возьми, если хочешь. Кажется, он в большом шкафу. Или в ванной. Давай, давай, раздевайся, нечего тормозить! Воду не грей, часа через полтора нормальный напор будет, колонку зажжёшь — и нуль проблем. А лучше — ну её, эту посуду, потом помоем, а ты отдыхай себе изо всех сил. В ванне посиди. С Моней поиграй. И не закармливай его, он и так уже жирный, как не знаю кто. Всё время что-нибудь выпрашивает — не потому, что голодный, а от жадности. Совсем зверь обнаглел. Его обед — на плите, в жёлтой кастрюле. Твой обед — в холодильнике. Я грибного супчику наварила, из шампиньонов. Мы ведь любим из шампиньонов, правда? Я тоже пообедать приду. Если успею. Кося! Ну, где ты там?!

Александра всё ещё сидела за кухонным столом, спокойно допивала чай и с удовольствием прислушивалась к тому, как Славка мечется где-то в глубине дома, стуча ящиками столов, хлопая дверцами шкафов, время от времени что-то роняя и безостановочно говоря. «Летает, как стриж перед дождём», — говорила в таких случаях романтичная Славкина бабуля. «Шарахается, как ошпаренная кошка», — говорила бесцеремонная Славкина мать. «В её годы мы все вели себя точно так же», — говорила Александра. Врала. Она в Славкины годы вела себя, как немая свежезамороженная килька. И терпеть не могла всякие званые вечера. Наверное, это было единственное различие между нею и Славкой.

Славка ввалилась в кухню полуголая и с ворохом каких-то одёжек в руках. Недовольно сказала:

— Сидишь. Конечно! Тебе-то никуда идти не надо. А ребёнок — хоть пропадай… Всё самой приходится делать, всё самой! Вот, спортивный костюм я тебе сама нашла. И свитер другой в твоей сумке нашла. Я лучше его надену, ты ведь не против, правда? А штаны снимай, они прямо как раз под этот свитер. Ну, пойдём переодеваться, что ты всё время сидишь и сидишь…

— Пойдём, — согласилась Александра, со вздохом поднимаясь из-за стола. — Славка, из тебя получится классическая свекровь. Или тёща. Ещё более классическая. Прямо из анекдотов. Склочничаешь и склочничаешь, никакого покоя от тебя нет. Ой, замучаешь ты невестку, ой, замучаешь… И зятя тоже замучаешь.

— Ну, это когда ещё будет! И потом, может быть, не так уж и замучаю. Я же на тебя похожа? Ну, вот. Так что вряд ли замучаю.

Славка сунула Александре в руки часть одёжек и пошла впереди неё в большую комнату, к шкафу с зеркалом. Потому что зеркало подтверждало их похожесть, и обеих это радовало. Александра с некоторым смущением подозревала, что её это радует больше. Но надеялась, что и Славку тоже радует. Славка тут же оправдала её надежды: влезая в джинсы Александры и поглядывая в зеркало на то, как Александра влезает в старые спортивные штаны, довольным голосом сказала:

— Всё-таки хорошая у нас фигура, правда, Кося?

— Вообще-то у нас две фигуры, а не одна, — учительским тоном заметила Александра, стараясь не показать, как она довольна тем, что Славка оправдала её ожидания.

— Хе, какая разница? Всё равно одинаковые. И вообще, может, это у нас в глазах двоится… Всё! Я побежала. Если что — звони. Моню не закармливай. Посуду не мой. Жди меня. Я скоро.

И унеслась, как стриж перед дождём. Как ошпаренная кошка. Как нормальная двадцатидвухлетняя девчонка, которой и положено так носиться. Как Александра никогда не носилась в её возрасте. Потом, правда, тоже никогда не носилась. Но это ведь не такое уж существенное различие между ними, правда?

Александра немножко посмотрела вслед своему двадцатидвухлетнему двойнику — ну, почти двойнику, — постояла на открытой веранде, с удовольствием рассматривая желтеющие верхушки берёз и стойкие хризантемы на клумбе за будкой Мони, подышала свежим осенним воздухом и вернулась в дом.

Она вернулась в дом. Вот что было в этих её поездках «на отдых» самое главное — она возвращалась домой. Никакое жильё никогда не казалось ей более родным, чем этот дом, построенный почти сто лет назад совсем не для нее. И даже не для Славки. И даже не для Славкиной бабушки. Дом был построен для большой небедной купеческой семьи. Потом в нём жили несколько семей бедных пролетариев, потом он, естественно, стал рассыпаться. Потом его обитатели почти все ушли на войну или сгинули в лагерях, потом он почти сгорел, а потом его у единственного оставшегося в живых ответственного квартиросъёмщика выменял на двухкомнатную квартиру со всеми удобствами Славкин дед, легендарный Михаил Яковлевич, царство ему небесное. Михаил Яковлевич был директором какого-то закрытого завода и членом бюро обкома партии, поэтому ему разрешили произвести такой странный и подозрительный обмен. Ведь правда подозрительно: мог бы выбить себе квартиру получше, или даже вторую — для детей, а он вместо этого свою отдал за какую-то развалюху. Никому не приходило в голову, что Михаил Яковлевич просто хочет свой дом. Родной дом. Не казённую квартиру, пусть даже и с видом на обком, а безоговорочно свой дом, который он сам сделает таким, каким захочет, и который у него никто не сумеет отобрать. И у его жены. И у его детей. И у его внуков. Говорят, Михаил Яковлевич строил, перестраивал, благоустраивал и усовершенствовал свой дом чуть ли не до последнего дня жизни. Михаил Яковлевич умер двадцать три года назад. Последние двадцать три года никто ничего в доме не перестраивал и не усовершенствовал. А дом вёл себя, как молодой, ни половицами не скрипел, ни трубами не ржавел, ни проводкой не искрил… Ещё сто лет простоит. Но даже и не это самое главное. Самое главное — это то, что Михаил Яковлевич, царство ему небесное, достиг своей цели — сделал дом безоговорочно своим для всех, кто в нём живёт. Родным. И для Александры, почти двадцать лет назад впервые поселившейся в этом доме, этот дом сразу стал родным. Сразу — и навсегда. Наверное, даже их с Максимом квартиру она не считала родной до такой степени. Нет, там ей было тоже хорошо, зачем Бога гневить… Но здесь было лучше. Поэтому она, при всём своём отвращении к любым поездкам, приезжала сюда часто. Хотя бы раз в месяц, хотя бы на пару дней. Здесь был настоящий отдых, глубокий, до самого донышка души, никакие санатории с этим не сравнятся. И работалось здесь очень хорошо.