(не)любимый препод (СИ) - Блэк Дана Страница 7

Алекс стоит возле красного кожаного дивана, одет, лишь снял маску и расстегнул брюки. На прозрачном столике стаканы, а на полу перед Авериным Маришенька, в платье с оголенной спиной. Навожу камеру и всматриваюсь в картинку. Приближаю.

Вроде бы даже при таком освещении понятно, что это он. Его, вообще, сложно с кем-то спутать благодаря тату и буйной растительности на лице.

Ставлю на запись.

Репортера они не замечают. Он занят тем, что наматывает на кулак длинную нитку жемчуга, болтающуюся на ее шее, словно за поводок тянет ее голову к своим бедрам, а она стонет, как сломанный пылесос, но не останавливается, прилежно делает влажную уборку его хозяйства.

Я здесь видела и не такое, но не могу унять дрожь, и телефон в руке трясется.

Перед глазами оживает Егор, и я сама. Сына Аверина нельзя обвинить в серьезном отношении к девушкам, три девицы за неделю — его стабильность. В конце этого лета все вернулись, кто с отдыха, кто из родного дома в общагу и мы собрались группой перед началом учебы. Играли в фанты, пили много пива из пластиковых стаканчиков, ноль забот и легкость — всё, как на студенческой вечеринке.

В тот день Егор привел меня в клуб. А вечером мы бросили одногрупников и оказались в его машине. Он вряд ли понял, что он первый. Я не сказала, и не кричала от боли, и крови почти не было. И не почувствовала ничего особенного. Новые ощущения, да, но какие-то обычные, без восторга в груди, и адреналин не зашкаливал. Что-то такое бытовое.

Утром мне стало очень сильно стыдно. Вечером Егор написал "может, повторим?", а я не ответила. Через пару дней пришел сентябрь и мы сделали вид, что ничего не было. То есть я сделала, а он с чего-то решил, что отныне мы враги.

И теперь интеллект тревожат грязные мысли. Смотрю на Маришеньку, и она ведь от апатии далека бесконечно, их обоих штырят те незамысловатые повторяющиеся движения. Аверин почти душит ее и бусами этими, и своей дубиной, что пихает ей в горло, а она мычит, сжимает его брюки, но остается на коленях перед ним.

И если это и есть секс во всей красе, то что тогда было у меня?

— Крис, если ты сию секунду не метнешься в релакс, я тебя убью, — на весь коридор орет моя рация.

Сердце едва не выпрыгивает. Смотрю на экран смартфона.

Там Алекс вздрагивает, поднимает голову и пялится прямо в камеру. Маришенька хрипит. Натянутая в его руках нитка трещит, лопается, на пол сыпятся белые бусины. Он сдирает презерватив, укладывает беспорядки в штанах, застегивает ширинку, толкает в сторону женщину, срывается с места и…

Скользит на рассыпанном жемчуге, падает, матерится.

Я выхожу из ступора, все так медленно. Медленно нажимаю на стоп, сохраняю. Неудачно вышло, что теперь делать-то?

И вдруг встречаюсь с ним взглядами. Не через телефон, будто он далеко, а прям тут, вживую, и это неисчерпаемое бешенство на его лице придает мне ускорения.

Хлопаю дверью, и выпущенной к звездам ракетой несусь по коридору.

Налетаю на какую-то парочку, даже не извиняюсь, слышу, как позади снова хлопает дверь. Хватаюсь за перила и, перепрыгивая через ступеньки, лечу вниз.

На полторашке между этажами кидаю телефон в белый горшок с драценой, смартфон прячется под длинными острыми листьями.

Я попискиваю.

Вот это влипла.

Всегда так кичилась своей сообразительностью, и что в перебор не скатываюсь, лавирую на грани.

Хожу по краю.

На острие ножа.

Довыпендривалась.

Надо было просто уматывать, когда он уволил.

Бегу через синий зал, и меня колотит от страха. Боюсь обернуться, увидеть, что он догоняет, кажется, что он меня на месте прибьет. Врываюсь в комнату персонала, с размаху падаю на дверь, закрываю, но к моему ужасу в щель между косяком протискивается мужская блестящая туфля.

Мама, папа, прощайте.

Дверь с треском ударяется об стену.

Он идет на меня, я пячусь назад, натыкаюсь на крутящееся кресло и спотыкаюсь об колесики. Он швыряет меня на сиденье, ногой толкает кресло, и я качусь в нем к окну. Врезаюсь в подоконник. В несколько размашистых шагов он сокращает расстояние и нависает надо мной, уперевшись ладонями в подлокотники.

Пауза.

Рукава его рубашки закатаны, узел парчового модного галстука расслаблен, и ткань болтается у меня перед носом, мелькая дурацким узором, напоминающим козырный фон для снимков — выцветший настенный палас.

— Телефон. Сюда.

Говорит еле слышно, шепотом. От него несет спиртным. Слабый запах ирисок, банана и лекарств — почтенный сэр налакался пиратского рома с карибского побережья выдержкой в дюжину лет. Мрачнее не придумаешь. Спорить с пьяными, особенно, когда они и трезвые адекватом не блещут — самоубийство. Но я все же набираю в грудь смелости и тоже шепчу:

— Телефон в надежном месте.

Аверин шумно выдыхает. Смотрит на часы. Дергает бороду — раз, два, три, четыре…Провожаю глазами его пальцы в картинках. Опять. Что происходит? Это какой-то ритуал?

— Твою ж мать, Абрамова! — он пинает кресло. — Зараза. Откуда ты выползла? Чёрт, щас сорвусь, — выпрямляется. Трясущейся рукой вытряхивает из кармана какие-то таблетки. Высыпает на ладонь сразу две. Вижу, как тяжело вздымается под рубашкой грудная клетка, рискую, но смотрю выше, в его бледное лицо и черные глаза с нездоровым блеском. Рискую еще раз и открываю рот.

— Александр Алескандрович, мы, наверное, неправильно друг друга поняли, — голос сипит, я откашливаюсь. — Я не собираюсь никуда выкладывать то видео. Это не шантаж.

Он трет веки. Лоб. Так же хрипло говорит:

— А что это, Кристина.

— Вы сами сегодня в институте задали мне продумать манипулятивную стратегию. Помните? — он не спорит, я осторожно встаю с кресла. — Вот, я выбрала тему. Преподаватель по медиа тире владелец свингер-клуба. Что скажет ректор. Или наши гости. Маришенька, допустим. Гипотетически.

Аверин смотрит на меня несколько секунд, переваривает. Переварил. Делает шаг вперед, и я плюхаюсь обратно на стул. Страсти-мордасти, ему бы автомат Томпсона подмыхой и готов новый Аль Капоне.

Король преступного мира, смерть моя.

— Чего вы хотите, Кристина? — спрашивает он вкрадчиво, наклоняясь ко мне.

— А вы? — с трудом сдерживаюсь, чтобы не отвести глаз. Иду в атаку, — уволили, не дали даже шанса показать, как я работаю. Я хороший сотрудник, за те три месяца, что я здесь, вдвое увеличилось число гостей, решившихся на зеленый браслет, — вываливаю козырь. — И ведь людей, готовых на всё, всегда мало.

Он молчит. Злость испаряется, и на его лице мелькает одобрение, знаю это выражение, оно появляется на парах, когда ему нравятся мои ответы, и я мысленно пою гимн своей болтливости, спасибо, спасибо, спасибо тебе, длинный язык.

— А вы в числе тех раритетов, да? Готовы на всё, до конечной в пол топите, — Алекс неожиданно улыбается. Снисходительно, как ребенку, который заявляет, что когда вырастет станет космонавтом. — Ладно, — смотрит на часы. Сует руки в карманы и идет к двери, говорит не оборачиваясь. — Видео удалите. На сегодня свободны. Завтра утром жду.

От восторга готова скакать сайгаком, всё не зря, я его сделала. Но…

— Почему я свободна? — иду следом. — Сегодня ведь еще… — осекаюсь.

А-а-а, конечно, он меня отсылает. Маришенька первая в списке была, он планирует всю ночь таскаться наверх, а я буду мозолить очи до зуда в мягком месте. Невольно хмыкаю.

— Зря смеетесь, Кристина, — услышав, Аверин оборачивается. Окидывает красноречивым взглядом мою фигуру, а мой фурор окатывают холодом его следующие слова. — Вы сами, к сожалению, не понимаете, в какую преисподнюю влезли, затеяв со мной игру.

Глава 4

Всё, как в плохом кино. Просыпаюсь в мятой, измазанной чужой помадой рубашке, с гудящей башкой и пустыней во рту, а на сотовом два пропущенных от Маши, потому что: это, наверное, чисто человеческое, нажраться в умат и доставать бывших эсэмэсками. Меня берёт дикий стыд, когда вчитываюсь в ленту сообщений без ответа.