Елена Колина - Барышня и хулиган Страница 7

Впрочем, они очень редко находились в состоянии дружбы втроем, чаще Даша дружила с одной Иркой, а вторая, временно отвергнутая, ждала своего часа и переживала. Иногда Даша оказывалась третьей лишней и тогда шла в школу с тяжелым сердцем. Она представляла, как на переменах будет изображать ненужную суету, чтобы не выходить из класса, не стоять одной у стены и не ловить насмешливые взгляды обеих Ирок. Затем наступала очередь Ирки Кузнецовой жалобно заглядывать в лица подруг, следом приходил черный день для Гусевой, хотя она была самой независимой и переносила отверженность лучше остальных. Даша долго ерзала, стараясь занять в этой дружбе с перетягиванием место посредине и стать самой близкой для каждой Ирки. Так, надеялась она, ей будет в этих отношениях безопаснее. И меньше вероятность, что в один прекрасный день ее выгонят из дружбы не на день-два, а навсегда. Тогда наступит ужас, ужас, ужас, потому что одной быть невозможно!

Главный предмет в английской школе, конечно, язык. Даша и Алка на английском лучшие в группе, единственная проблема — домашнее чтение. Даше не нравится читать «Трое в лодке…», и девочки договариваются разделиться. Алка все подстрочно переведет, а Даша к следующему уроку напишет эссе о творчестве Джерома. Перед уроком хитрюга Алка, потупив глазки, жалобно говорит:

— Дашка, не ругайся, ну совершенно времени не было…

— А на сон и на еду у тебя нашлось время? — ехидно спрашивает Даша, лихорадочно соображая, что делать.

Надеяться на Алку было глупо и непредусмотрительно, теперь Елена вкатит им по двойке, а Даше нужна пятерка в году. Средний балл аттестата учитывается при поступлении в институт.

— Дашка, я кое-что придумала… — Алка гордо достает из портфеля желтую книжку: Джером К. Джером «Трое в лодке, не считая собаки», перевод под редакцией М. Лорие, 1957 год.

На уроке девочки, с невинными лицами передавая друг другу под партой книгу, с выражением читают остроумный профессиональный перевод под редакцией М. Лорие.

— Коробова, Попова, неплохо! У вас есть чувство языка, но очень много неточностей, — оценивает работу М. Лорие англичанка Елена Васильевна.

Девочки преданно смотрят ей в глаза и кивают:

— Конечно, вы правы, Елена Васильевна, в следующий раз мы сделаем лучше.

Потом Елена спрашивает остальных, а Даша с Алкой полностью свободны, давясь от смеха, обсуждают, почему Елена, хоть она и немолодая уже женщина, ей целых двадцать восемь лет, совершенно не следит за собой и вообще, блондинка она или брюнетка? Волосы у приятно пышной старухи натурально золотистые, значит, блондинка.

— Посмотри на ее ноги, она волосы на ногах не бреет… — шепчет Алка.

Через прозрачные чулки видна поросль черных волос, значит, Елена все-таки брюнетка.

Окрыленная успехом авантюры с домашним чтением, Алка предприняла еще одну попытку справиться с Елениными заданиями. Она умолила свою тетку, одну из лучших преподавательниц факультета иностранных языков в университете, написать за нее эссе на тему «Юмор в произведениях английских писателей XIX века». На странице изысканного текста, легко и изящно написанного университетской дамой, толстая добродушная Елена Васильевна размашисто написала «Тема не раскрыта!» и поставила даме тройку.

Уроки физкультуры были неприятностью, с которой девочки старались по мере возможности бороться. С бодрой мужеподобной физкультурницей они вели затяжную занудную войну за форму. Для нее, весь год ходившей по школе в синем трикотажном спортивном костюме с белыми полосками, было принципиально важным, заправлены ли носки под штрипки спортивных штанов или надеты поверх штрипок. Почему? Ведь и так и так ужасно! Может быть, если попробовать надеть носки поверх штрипок, будет не так уродливо? В перманентном сражении за собственную привлекательность девочки выиграли единственную позицию — им разрешили заменить черные трусы, напоминающие парашют, на менее унизительные синие тренировочные штаны, тоже, впрочем, катастрофически превращающие легкие девичьи фигурки в бесформенные мешки.

Алке трудно давались прыжки в высоту, она так истерически боялась планки, что каждый раз, подбежав к ней, останавливалась под общий смех, краснела, надувалась, пробовала снова, бежала, закусив губу, и опять замирала.

Даша бегала и прыгала со смешными результатами, не напрягаясь, считая спорт занятием заведомо недостойным интеллигентного человека, но по-настоящему ненавидела командные игры. «Коробова, не кривляйся, из-за тебя команда проиграет!» — орала басом крепконогая низкозадая физкультурница. Вокруг Даши все носились с мячом, откуда-то зная, что надо делать и куда бросать мяч, только одна она стояла, не понимая, куда девать руки и ноги, глупо улыбалась и надеялась, что не понадобится в игре и никто ее не заметит. Звенел звонок, и по окончании ненавистной физкультуры девчонки немедленно возвращались в себя — красивых, умных, гордых.

Бодрая физкультурница ушла в декрет, и на смену ей пришел флегматичный Александр Евгеньевич, мгновенно распустивший привыкших к строгости девочек. Приблизительно через урок они подходили к нему и томно тянули громким шепотом: «Александр Евгеньевич, мы сегодня не можем…» Через месяц он, не выдержав, спросил: «Вы что, все хором делаете?» Тогда, рассчитывая, что у физкультурника может просто зарябить от них в глазах, они решили запутать его и стали подходить поодиночке, ловко меняя очередность, пока добрейший Александр Евгеньевич не заорал: «Коробова, ты в этом месяце уже третий раз не можешь! Быстро переодеваться! А ты, Попова, без записки от матери ко мне даже не подходи!»

Невозмутимая, как корова на лугу, два раза в год Алка плакала и нервничала. Кроме секрета происхождения ее татарских глазок в Алкиной семье была еще одна тайна, переставшая быть тайной для Даши, когда однажды в мае после школы девочки забежали к Алке, чтобы перекусить, бросить портфели и отправиться в кино. Взбежав по старинной лестнице с узорчатыми перилами, они увидели Алкину мать, Галину Ивановну, сидящую на корточках на грязном полу. Рядом с ней стояли две пустые бутылки.

— Алка, «Скорую» надо вызвать, бежим звонить! — закричала Даша.

Алкино лицо жалко скривилось, глаза наполнились слезами. Она молча подняла худенькую, как девочку, Галину Ивановну, и они втроем вошли в квартиру.

— Мамочка, пойдем ляжем, — ласково, но решительно приговаривала Алка. — Тихонечко пойдем, я тебя уложу…

Алка приникла к маме, как будто они были единым телом, а Даша все топталась в прихожей, не смея пойти вслед за ними. А когда Алка вернулась, нерешительно спросила, не вызвать ли все-таки врача.

— Ты что, не поняла? — бесстрастно произнесла Алка. — Она пьяная. Пойдем на балкон, я покурю.