Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром Страница 7

Корабль из Марселя пришел вчера, Салима выловила это из гула голосов.

Марсель … Какое красивое слово! Оно звучало так таинственно и сулило так много! Оно увлекало в неизведанную даль и так славно перекатывалось во рту. Город с таким названием не мог быть ничем иным, как приютом роскоши и великолепия! К тому же — если там можно купить такие чудесные вещи, как эта кукла… Халид, один из ее взрослых сводных братьев, уже получивший от отца плантацию в центре острова вместе с дворцом, похожим на крепость, даже назвал свой дворец именем этого города.

Марсель … Эти звуки ласкали ей слух, стекали в горло подобно меду. Салиме они казались такими же сочными на вкус, как те пенящиеся соки, которые отец привозил оттуда и которые так упоительно пощипывали язык. Они были такими сладкими — и Марсель тоже такой сладкий! Он вобрал в себя запахи и вкус нежных цветов и свежей терпкой мяты, пряного аниса и кисловатого бергамота, он был как французские конфеты, которые всегда поставляли их отцу и которыми он одаривал своих отпрысков во время их утренних визитов к нему.

Рот Салимы наполнился слюной. Ей пришлось сглотнуть. В чреве торгового судна хранилось бесконечное множество вещей; наверняка в нем есть и груз с такими конфетами…

Она перекатилась по всей ширине кровати и стала медленно сползать вниз между краем матраса и облаком газа, прикрепленного к балдахину, пока ее ноги не коснулись белой циновки, расстеленной на полу. Девочка была еще слишком мала, чтобы своими точеными ножками самостоятельно взбираться и спускаться с высоких кроватей, на которых с комфортом мог поместиться еще один человек. И даже ее мать прибегала к услугам рабынь или пользовалась плетенным из тростника стулом, чтобы подняться в постель. Стульями шустрым деткам пользоваться не разрешали — с ними надо было держать ухо востро и знать наверняка, что непоседы уж точно останутся в своих постелях. Однако такие дети, как Салима, гордились своим умением перехитрить взрослых.

Победное хихиканье грозило вырваться наружу, но она изо всех сил сдерживалась; босая, она бесшумно скользнула через комнату, мимо постели матери, и вытянула шею. За мелкосетчатым балдахином она могла разглядеть стройное крепкое тело, но знала, что на самом деле оно очень мягкое, как и блестящие волосы: несколько локтей длинных смоляно-черных волос, разделенных на пряди толщиной в руку. Салима на миг засомневалась, но поборола искушение — скользнуть под сетку и тихо понежиться или подождать, пока мать сама или рабыня не поднимут ее в постель. Всего на один маленький час блаженства, когда можно уютно пристроиться под материнским бочком, и только она, Салима, сможет наслаждаться ее обществом — никто больше. Пока женское крыло дворца не пробудилось к жизни и другие дети и сарари не овладеют ее вниманием. Черкешенка Джильфидан была самой уважаемой и любимой из всех женщин Бейт-Иль-Мтони, это Салима знала. Дня не проходило без того, чтобы ее мать не позвали к больному — просто почитать ему вслух. У нее были книги, которые она называла своей собственностью. Звали ее, и чтобы она утешила и приободрила; не было дня, когда не требовалась бы ее помощь в какой-нибудь мудреной работе по хозяйству — никто не смыслил в этом больше, чем она; не было дня, когда никто не пришел бы к ней за советом или просто поболтать.

Но соблазн, что охватил Салиму при одной только мысли о французских конфетах, был неодолимым. «А может быть, я получу целую пригоршню? Или даже две?» — И она бесшумно выскользнула через всегда открытую дверь.

В соседней комнате усердно трудились рабыни, двигаясь грациозно и тихо. В больших кувшинах они носили воду из водоема во внутреннем дворе, воду из реки Мтони, которую хитроумно проложенные трубы доставляли в самый дворец. Вода нужна была всюду, начиная с бань с их огромными чанами и бассейном и заканчивая бочками для полива цветов, кустов и деревьев, поилками для животных, а для питья людям требовались целые цистерны. Затем вода устремляла путь в море. Салима прокралась мимо рабынь, занятых добавлением в воду для утреннего омовения капель жасминового масла и розовой эссенции или тем, что они выбирали цветки апельсина из одеяний, окуренных накануне вечером мускусом и положенных на ночь в расшитые платья, чтобы те пропитались их ароматом.

За следующей дверью Салима увидела, как Адилах, нынешняя кормилица, сидит на стуле, широко расставив колени, полностью поглощенная кормлением грудью своего маленького сына, с такой же темно-коричневой кожей, как у нее. Босой ногой она тихо покачивает низкую колыбель, в которой спит Абдул Азиз, младший сводный брат Салимы. От матери-абиссинки маленький принц унаследовал едва ли не такой же цвет кожи, как у его молочного брата; Абдул Азиз лежал на подушке голенький, с толстым животиком и, вероятно, был вполне сыт и в высшей степени доволен и еще — как можно было судить по его глазкам и долгому зевку — он очень устал.

Незаметно Салима прошмыгнула в конец коридора и весело запрыгала вниз по ступенькам. Как и все другие лестницы в Бейт-Иль-Мтони, эта тоже была весьма коварна: ступеньки были высокими и неравномерными, к тому же сильно стертыми и сплошь покрытыми бугорками и вмятинами. Салима подстраховывала себя тем, что ладонью касалась стены при каждом прыжке — поручням, хотя они и были новые, она не доверяла с тех самых пор, как совсем недавно рухнули предыдущие: за долгие годы они просто сгнили во влажном воздухе Занзибара, напоенном солью, ну, и не без участия древесных жучков, чье тихое шуршанье слышалось во дворце постоянно. Она облегченно выдохнула, невредимой достигнув основания лестницы, и стрелой полетела через внутренний двор. Стройные газели обступили кормушку и щипали огромные пучки травы, ботвы и различных овощей.

Во дворе царил полный хаос: бродили и поклевывали предназначенные им зерна цесарки, гуси и утки. Высокомерно выступали на тонких ногах белые фламинго с черными клювами, а отливающий сине-зеленым павлин с укоризной взглянул на Салиму, хвастливо раскрывая хвост-веер. Но она машинально обшаривала глазами землю в поисках более или менее хорошо спрятанных яиц — по обычаю всех дворцовых детей. Главный повар всегда дарил им какое-нибудь лакомство, когда они приносили ему находки. Особенно он бывал щедр за страусиные, но охота за гигантскими яйцами была немалым испытанием — страусы были настроены весьма воинственно и тут же пускали в ход крепкий клюв, отпугивая возможных похитителей. Однако сегодня ее интересовало нечто более экзотическое, чем сладкие рисовые шарики или липкие миндальные коржики, или даже кусочки какой-нибудь балавы из кунжута, сахара, меда и фисташек.