Пенни Винченци - Злые игры. Книга 1 Страница 70

— Ты лучше выглядишь, дорогая.

— Я и чувствую себя лучше. Извини меня, Александр. Я страшно, страшно виновата.

— Ничего.

— Я больше не буду, на этот раз я уже больше не начну снова, честное слово.

— Я тебе верю. Ничего, мы с тобой справимся. Вместе.

— Ты ко мне так хорошо относишься, Александр.

— Ну, я тебя просто люблю, так что мне это нетрудно.

— Не могу тебе поверить.

— Тем не менее это так.

— Ты тоже лучше выглядишь.

— Да; а знаешь, у меня есть хорошие новости.

— Какие?

— Сегодня утром мне звонил твой отец. Он передумал. И он согласен дать мне заем.

— Александр, это просто чудесно! Я так рада!

— Да; и тебя это тоже должно поддержать. Помочь тебе выбраться из всего этого. Можно, по крайней мере, больше не бояться того, что окажемся на улице.

— Да. Это прекрасно. Просто прекрасно. — Она задумчиво, почти с благоговением посмотрела на него. — Но какой неожиданный поворот! Интересно, что же заставило его передумать?

Александр отвернулся и отошел к окну.

— Один Бог знает, — ответил он.

Глава 9

Шарлотта, 1974

Мысленно возвращаясь к этой теме снова и снова, Шарлотта чувствовала, что для нее нет ничего более трудного, чем время от времени задавать матери Этот Вопрос. Спрашивать об этом было намного тяжелее, чем о других, тоже непростых вещах вроде того, когда у нее появятся груди, для чего нужны тампоны, что именно означает быть лесбиянкой; ужасная ирония положения заключалась еще и в том, что, в отличие от всех других, Этот Вопрос — или различные его вариации — она задавала уже на протяжении ряда лет и ни разу не получила ответа, который бы ее удовлетворил.

Этот Вопрос возник у нее в голове — как, кстати, и вопрос насчет лесбиянок — в результате разговора с одной из учениц в школе. Шарлотте было тогда одиннадцать лет, и она последний год училась в Саутленд-плейс, подготовительной школе-интернате, в которую отправили сначала ее, а потом и Георгину, когда каждой из них исполнилось по восемь лет.

В самый первый раз тема эта всплыла, когда Шарлотта и Георгина сидели как-то рядышком на скамейке возле площадки для игры в лапту; Георгина подобрала под себя длиннющие, казавшиеся бесконечными ноги, обхватила их худющими руками и положила маленький заостренный подбородок на колени; рядом с ней присела Шарлотта, фигуру которой никак нельзя было бы назвать худенькой или стройной; сейчас, после семи сыгранных партий, она была вся мокрая, влажные темные локоны прилипли к ее маленькому, но полному и хорошенькому, блестевшему от пота личику.

— Ну ты, толстушка, подвинься, — беззлобно бросила Шарлотте Ровена Паркер, — а то я с ног валюсь.

— Не называй мою сестру толстушкой. — Георгина подняла голову и негодующе посмотрела на Ровену.

— Это почему? Она и есть толстушка. Она толстушка, а ты худышка, каждому видно. Вы что, приемные или какие?

— Что ты хочешь сказать? — проговорила Шарлотта, глядя на нее скорее с интересом, нежели с возмущением. — Разумеется, мы не приемные.

— Никогда не встречала сестер, которые были бы так не похожи друг на друга, — фыркнула Ровена. — Нет, честное слово: ты невысокая и… ну, во всяком случае, не худая и с темными волосами, а она высокая, кожа да кости, и волосы у нее какого-то мышиного цвета.

— Не говори глупостей. — Шарлотта нахмурилась. — Ты тоже на свою сестру не очень-то похожа.

— Верно; но, по крайней мере, между нами нет такой разницы, чтобы она была на два года младше меня и на целый фут выше. Мне это кажется довольно странным.

— А мне ты кажешься довольно странной, — отмахнулась Шарлотта. — Поднимайся, Георгина, пойдем чай пить.

— Не съедайте весь пирог, — крикнула вслед Ровена. — А то я тебя знаю. Шарлотта Уэллес.

— Глупая корова, — проворчала Шарлотта, когда они отошли уже достаточно далеко и Ровена не могла их услышать.

— Глупая-то глупая, — ответила Георгина, — но ведь это и вправду так, Шарлотта, верно? Мы и в самом деле очень не похожи друг на друга. Я тоже часто об этом думаю.

— Шутишь! — Шарлотта повернулась к сестре и уставилась на нее.

— Нет, не шучу. Даже Макс говорил об этом, когда мы последний раз ездили домой на каникулы. Он заявил, как рад тому, что не похож ни на одну из нас, потому что мы обе такие безобразные, и я его ударила, а он тогда сказал, что мы все равно безобразные, только каждая по-своему. И это действительно так.

— Что? Что мы безобразные?

— Ну, я точно уродка. Ты — нет. Но мы действительно очень не похожи друг на друга.

— Георгина, никакая ты не уродка.

— Ну некрасивая.

— Мне ты не кажешься некрасивой, — со стоическим упрямством произнесла Шарлотта.

Она очень любила Георгину; однако в голосе ее при этих словах не чувствовалось должной убежденности. В свои девять лет Георгина в лучшем случае могла бы быть названа, как говорят французы, «jolie laide»:[16] необыкновенно высокая, угловатая и неловкая; лицо небольшое, узкое, сильно вытянутое, с очень резко очерченными скулами, крупным ртом и высоким лбом; тонкие ноги, казалось, вот-вот подломятся под ней; а ребра у нее торчали так, что их очертания были хорошо видны даже через спортивную безрукавку. В школе ее прозвали Б, сокращенно от Биаффры;[17] всякий раз, когда за едой ей попадалась куриная дужка, и в каждый свой день рождения она загадывала желание — хоть немного пополнеть. Желание Шарлотты было прямо противоположным; она действительно была толстушкой, очень симпатичной, даже красивой, с ямочками на щеках и густой копной темных кудрей, и хотя в последнее время она начала немного вытягиваться и потому стройнеть, все же рядом с похожей на фавна Георгиной казалась маленьким, толстым и мохнатым очаровательным щенком. Ее это страшно расстраивало; по меньшей мере дважды в день она плакалась на судьбу, говоря, что это абсолютно нечестно, что она тщательнейшим образом следит, чего и сколько съесть, тогда как Георгина вполне могла умять за завтраком четыре порции пшеничных хлопьев с молоком и после этого еще тост с медом, всегда просила вторую порцию всего, даже пудинга с патокой, привозила с собой после каникул из дома вдвое больше всякой еды и сладостей, чем Шарлотта, — и все это совершенно никак на ней не отражалось: она как была, так и оставалась тощей.

— На сестер мы уж во всяком случае не похожи. Неужели же ты никогда об этом не думала?

— Нет, — помотала головой Шарлотта, — никогда. И я уверена, если бы мы были не сестры, то мы бы об этом знали. Мама ведь все время говорит, что она от нас ничего не скрывает.