Еще одна чашка кофе (СИ) - Лунина Алиса Страница 71

От Сергея по-прежнему не было известий. Ольга тосковала и отчасти находила утешение в картине Сергея — держала ее в руках, разговаривала с ней, словно бы картина эта была иконой и неким сакральным, связующим их с Сергеем предметом.

Тогда в октябре, зарисовывая полотно, видя, как постепенно, мазок за мазком, волшебный свет тускнеет и гаснет под ее рукой, Ольга чувствовала настоящее отчаяние; и позже, когда пронизанная светом незнакомка на картине окончательно исчезла, Ольга какое-то время не могла соотносить новое изображение нелепой птицы с бесценным полотном. Однако вскоре она научилась смотреть поверх нанесенного слоя, научилась мысленно счищать наносное и лишнее, проникать вглубь полотна и видеть тот самый необыкновенный свет, мастерски переданный старым мастером. Со временем, запечатленная у окна незнакомка, стала для Ольги все равно что подругой или сестрой — она так же стояла у окна, всматриваясь куда-то в даль, как это днями напролет делала и Ольга, высматривая Сергея.

Отсыпал снегами декабрь, и год, такой сложный, никем пока непонятый, уходил.

Этот новогодний вечер не был похож на праздник — впервые в доме Ларичевых не было шумной суеты, праздничных приготовлений, наряженной елки. Отец приболел, мать переживала за него, и спать старшие Ларичевы ушли непривычно рано. В холодной, нетопленой гостиной остались только сестры с лохматенькой Нелли.

Ольга разжигала печку, чтобы обогреть комнату, когда прозвенел дверной звонок. Ксения помчалась в прихожую и вскоре вернулась в комнату.

— Оля, к тебе пришли!

— Кто?! — ахнула Ольга, первым делом подумав о Сергее.

— Твой давний поклонник Клинский, — тихо сказала Ксения, — ты еще замуж за него собиралась, что, неужели не помнишь?

Ольга и ответить не успела, как в комнату заглянул безнадежно забытый ею кавалер из казавшегося теперь таким далеким прошлого.

Но ей, в сущности, и вспоминать-то было нечего — с тридцатилетним Евгением Клинским ее особенно ничего не связывало, разве что он за ней когда-то ухаживал, а она в шутку делала вид, что принимает его ухаживания, но было это все задолго до встречи с Сергеем.

Евгений ей вообще никогда не нравился, и дело было даже не в его заурядной наружности (у Евгения Клинского была такая внешность, словно бы ему при рождении кто-то провел ластиком по лицу и стер какие бы то ни было индивидуальные признаки — размыл, приглушил черты лица, сделав его совершенно незапоминающимся); Ольгу отталкивало поведение этого человека, его манера держаться, его отношение к людям. Внешнюю блеклость Клинский компенсировал другим — в нем с избытком присутствовала ирония, самоуверенность и поразительное умение все и всегда обернуть себе на пользу (кстати, эту особенность Евгений, один из лучших адвокатов города, прекрасно использовал в своей профессии).

— Какая же вы легкомысленная, Оленька! — с насмешкой сказал Клинский, входя в гостиную. — Замуж за меня собирались, в итоге вышли за другого, потом стали жить с третьим, до чего же ветреная барышня!

— А, это вы! — сморщилась Ольга. — Так вы явились читать мне нотации?

— Ну помилуйте, Леля, кого заинтересуешь нотациями? — хмыкнул Клинский. — Я пришел поздравить вас с Новым годом, принес вам продукты.

Он поставил на стол увесистый мешок и деловито перечислил:

— Здесь сахар, крупа, масло, окорок и даже шоколад.

Ольга бросила на Клинского мрачный взгляд и ответила с убийственной иронией:

— Это все лишнее: и крупа, и окорок, и «даже шоколад»! Заберите, пожалуйста, и больше не носите. Мы не голодаем!

— Гордая, значит? — усмехнулся Клинский. — Ну-ну, не пожалейте, Оленька.

Он развернулся и вышел из комнаты.

— Ух, как ты его срезала! — улыбнулась Ксения.

— Ненавижу таких, как он! Знаешь, он совершенно непотопляемый, этот тип прекрасно устроится при любых режимах и останется самодовольным и сытым. И профессия у него подходящая — адвокат! Про него говорят, что он черта оправдает, если тот ему хорошо заплатит.

От такого, как он, принять окорок с шоколадом — последнее дело. Хотя, может, и надо было взять у него продукты, — вздохнула Ольга, — родители бы поели. Что ж — ладно!

Ольга растопила печь, погладила крутившуюся рядом Нелли и подмигнула Ксении:

— Ну что, сестра, будем с тобой вдвоем встречать Новый год? Правда, стол у нас скудный, ни окорока, ни, что ты будешь делать, шоколада! Но у нас есть хлеб, картошка и дрянь-селедка, живем, сестрица! А главное, у нас есть мамина вишневая наливка!

Сестры расположились на своем любимом широченном подоконнике; простенькая новогодняя закуска, рюмочки с наливкой, слабенький чай в чашке у Ксюты, желудевый кофе у Ольги.

За окнами хлопьями валил снег, через мост переходили какие-то люди в шинелях и с ружьями.

— Сейчас бы положить на тарелку кусок любимого «Пирога Двенадцатой ночи», с засахаренной, огромной — с дом! — вишней! Кладешь вишню в рот, а она тает-тает, — улыбнулась Ольга. — Сколько себя помню, мы всегда заказывали этот пирог на Рождество и Новый год! А теперь кондитерская наша закрыта, может статься, что и навсегда. Эх, вернуться бы в прошлое, я бы у них съела все пироги, а уж кофе напилась на всю жизнь, целую реку бы выдула. Ах, Ксюта, какая это радость — сидеть в кондитерской, пить кофе и просто глазеть в окно. Так подумать, жизнь вообще состоит из маленьких радостей и большой беды!

— От Сережи так и нет известий? — тихо спросила Ксения. — Беспокоишься за него?

Ольга сникла, о Сергее она знала лишь, что он где-то на Дону с Белой армией.

— Да, переживаю, потому что знаю — он не станет себя беречь, — Ольга махом опрокинула рюмку с настойкой. — Сергей — заблудившийся в веках рыцарь, и он, конечно, будет сражаться до конца. А ты, Ксюта, беспокоишься за Колю?

— Я боюсь за него! — кивнула Ксения. — Они с Сергеем оба рыцари, просто верят в разное, сражаются каждый за свою правду и умереть готовы каждый за свое, но суть у них одна и та же.

Ольга проводила глазами очередной отряд красноармейцев с ружьями, переходивших мост, и покачала головой:

— Что же это за правда такая, что у каждого она своя? Так не может быть, не должно, правда одна — безотносительная, абсолютная!

— И в чем она? — вздохнула Ксения.

Ольга горько улыбнулась:

— Вот этого я не знаю!

Потрескивало пламя в печи, за окнами разыгрывалась уже настоящая вьюга.

Ольга глотнула кофе, такой горький, что, казалось, горше этой желудевой пакости уж ничего не бывает, и поежилась — несмотря на печь, в комнате все равно было холодно.

Ксюта поправила сползшую с плеча сестры шаль:

— Все хочу спросить, Оленька, где твой крест?

— Отдала Сергею.

— Так надо купить тебе новый, — вскинулась Ксения, — хочешь, я завтра в церковь…

— Я больше не верю в это, — решительно прервала Ольга, — Этот ваш Бог… Кого и от чего он уберег?! Не верю в него. Кончено!

— Какие страшные слова, — ахнула Ксения, — Оленька, тебе не надо больше пить маминой наливки!

— Ты думаешь, я пьяная, Ксюта? — усмехнулась Ольга. — А я, может, трезвее многих! Вот ты меня винишь, что я зло с Колей обошлась, будто это невесть какое преступление! Подумаешь, один глупый поступок барышни-идиотки — не за того вышла! А люди вон похлеще ошибки совершают — раскачивают страну, бьются за какие-то свои истины и призрачную правду на проломленных черепах друг друга!

Ольга посмотрела в окно — снежные вихри, на пару шагов уж ничего не видно и не понятно, но на мосту все то же движение.

— Ну куда они все идут, идут? — с раздражением выпалила Ольга. — Какие-то просто духи снега, с ружьями…

В оконные рамы сильнее застучал ветер, тихонько затявкала во сне Нелли.

Старые часы пробили двенадцать раз.

— С новым годом, Оленька! — сказала Ксения.

Петроград

1918 год

Весной Ольга неожиданно встретила на улице Николая. Он похудел, коротко остриг свои роскошные волосы и был до краев полон лихой бедой.