Долина забвения - Тан Эми Страница 72

Когда прибыло второе письмо от Лу Шина, Эдвард, не желая меня расстраивать, отложил его в сторону.

Я выдержала небольшую внутреннюю борьбу по поводу того, что делать с домом. Моим первым порывом было немедленно уехать и отказаться от наследства. Я попыталась не думать о комфорте, в котором мы жили. Конечно, первое, что я сделала, — убрала из спальни тошнотворный пейзаж. Мы остались в этом доме вынужденно, чтобы я смогла полностью оправиться после болезни. А потом из-за того, что утром меня тошнило и ребенок уже начал двигаться, мы не стали переезжать, чтобы ему не навредить. Я беспокоилась, как бы моя болезнь не навредила младенцу. В конце концов я примирилась с жизнью в этом доме из-за своих страхов: если родители Эдварда откажут ему в содержании, как однажды они уже сделали, нам придется жить в бедности и без крыши над головой. Я сказала Эдварду, что мы остаемся.

Он признался, что рад этому решению, потому что тоже беспокоился о будущем нашего ребенка. Если с Эдвардом что-то произойдет — заболеет и его не будет рядом, — где мы окажемся с ребенком? Мы пошли к адвокату «Торговой компании Айвори» за советом. Им оказался мужчина с приметной внешностью: с густой гривой волос, такой же пышной бородой и широкими бровями, напоминающими беличьи хвосты. Эдвард представил меня как свою жену — миссис Айвори — и объяснил, что в Сучжоу у меня есть эксцентричный дядюшка-американец, который прислал мне письмо, в котором пишет, что хочет оставить мне свой дом.

— Мы не хотим показаться жадными и требовать от него официальную бумагу от нотариуса с изъявлением его воли, — пояснил Эдвард. — Будет ли его письма достаточно, когда случится неминуемое?

Адвокат считал, что завещание было бы более надежно, но и письма будет достаточно, если на нем стоит дата, если оно написано его почерком и если у него нет наследников вроде непутевых сыновей. Вернувшись домой, мы обнаружили, что на обоих письмах Лу Шина стояла дата, и Эдвард поместил конверты в надежное место, где никто, кроме него, не мог бы их найти.

Мы жили в нашем маленьком мирке, в уютной близости супружеской жизни. Когда похолодало, мы часто тихо лежали возле камина, обнимая друг друга и зная, что в мыслях у другого: мы думали о нашем нынешнем и будущем счастье и о том, как же нам повезло, что мы нашли друг друга. Часто мы сидели в библиотеке и читали вслух — газеты, романы, или любимую книгу Эдварда со стихами. В дождливые дни мы запускали патефон и танцевали, а Волшебная Горлянка наблюдала за нами. Эдвард всегда приглашал ее, чтобы она сделала с ним несколько кругов. В свою очередь, она всегда отказывалась от первого приглашения, и только когда Эдвард, кивнув в мою сторону, говорил, что у меня слишком большой живот для таких танцев, она радостно уступала уговорам. Было забавно наблюдать, как они общаются, пытаясь понять друг друга с помощью жестов и выражения лица. Иногда это приводило к смешным недоразумениям. Однажды Эдвард пытался изобразить, как он лижет и откусывает мороженое на палочке и как мы идем в открывшийся на нашей улице магазин со сладостями. Волшебная Горлянка поняла его так, что бродячая собака съела всю еду на его тарелке и сбежала, когда увидела, как к ней приближается Эдвард. Мне пришлось выступить переводчиком.

Мы нашли в доме коробки с разными играми и развлечениями, включая настольный теннис. Волшебная Горлянка оказалась проворной и ловкой, а Эдвард — на удивление неуклюжим и медлительным. Но он не обижался, когда мы смеялись над ним. Позже я поняла, что на самом деле он умелый игрок, просто ему нравилось видеть нас такими счастливыми. Дважды в день мы прогуливались до кафе, где посетители обсуждали последние новости о войне. Победа была уже близко, и нам всем не терпелось дождаться окончания войны. В постели мы говорили о детстве, вспоминали мельчайшие подробности, чтобы почувствовать, что мы знаем друг друга всю жизнь и гораздо глубже, чем другие люди. Мы спорили о том, что же свело нас вместе — китайский фатум или американская судьба? Наша встреча не могла быть случайной, словно ветер, который внезапно сметает вместе опавшие листья.

Единственным темным пятном на нашей идеальной жизни был Лу Шин. Ярость, направленная на него и на мою мать, всегда поглощала меня. Они ничем не смогли бы ее потушить. Как не смогли бы вернуть мне жизнь, которую я должна была прожить. И которой живу теперь. Я никогда не прощу Лу Шина! Но пока мы счастливо жили в его доме, я больше не думала постоянно о его подлых поступках, изменивших мою судьбу.

@@

Эпидемия стихла к лету тысяча девятьсот восемнадцатого года. А когда в ноябре закончилась война, у нас было два повода, чтобы все это отпраздновать. Хотя Международный сеттльмент заявлял о своем нейтралитете во время войны, сейчас флаги разных наций снова развернулись над ним, показывая, что наступил мир. Иностранцы открывали припасенное французское шампанское, а люди на улицах целовались с незнакомцами. При этих поцелуях передавались и микробы, что стало причиной новой волны испанского гриппа, которая оказалась еще сильнее, чем предыдущая. Шанхай не так сильно пострадал, как другие уголки мира. Но в газетах сообщалось, что наибольшее число жертв эпидемии оказалось среди молодых мужчин и женщин. Странным образом чаще всего эта болезнь подкашивала физически здоровых людей.

Мы с Волшебной Горлянкой уже переболели испанкой и больше не могли заразиться. Но Эдвард избежал первой волны заболевания. Я уже была на восьмом месяце беременности, и мы боялись за ребенка, поэтому в доме принимались самые строгие меры гигиены. Если мы с Эдвардом покидали дом, он надевал маску и избегал людных кафе и ресторанов. Но несмотря на все предосторожности, он все-таки заболел, и я развернула бурную деятельность, чтобы помочь ему выздороветь, — к тому времени у меня уже было все необходимое, чтобы ухаживать за больным. Мы кипятили воду с добавлением камфоры и эвкалипта, заставляли его пить горячий чай и отвар горьких китайских трав. У нас всегда были наготове мокрые полотенца, чтобы сбить жар, но большую часть из них Эдвард отвергал, утверждая, что у него легкие симптомы. Он считал, что в этом нет ничего удивительного, так как не относил себя к молодым и здоровым, которые подвергаются наибольшей опасности. Он пролежал в постели всего день и хвастался, что грипп оказался не страшнее обычной простуды. К нашему облегчению, он быстро поправился. Теперь он тоже был защищен от эпидемии, и нам можно было не волноваться, что мы заразим нашего ребенка.

В холодный солнечный январский день родилась наша дочка. В тот же день открылась Парижская мирная конференция, и мы решили, что это знак — наша дочь будет спокойным ребенком. Это оказалось правдой. Волосы у нее были светлые, и она больше походила на Эдварда, чем на меня. Она смотрела на нас светло-карими глазами, а на ее головке топорщились пучки светло-каштановых волос. Я заявила, что завиток у нее на затылке в точности как у меня, как и бледно-синее родимое пятно на крестце, которое встречалось у многих китайских младенцев. Изгибы и мочки ее нежных, похожих на листики ушек тоже были такими же, как у Эдварда. В круглом подбородке я узнала свой. Эдвард сказал, что, когда малышка хмурится во сне, она похожа на меня в состоянии беспокойства. А я заметила, что, когда девочка раздувает ноздри, она начинает напоминать Эдварда в предвкушении еды. Эдвард заявлял, что она — самая совершенная копия самой совершенной женщины из когда-либо живущих. И купаясь в волнах его наполненной любовью нежности, я попросила его выбрать имя для девочки. Он думал над ним два дня, а потом сказал, что имя должно быть частью нашего нового семейного наследия. Она не должна иметь фамилию Боссон.

— Ее будут звать Флора, — наконец решил он. — Вайолет и малютка Флора, — нежно укачивая на руках спящую девочку, он поднес ее лицо ближе к своему. — Моя маленькая Флора.

Я не подала виду, но меня поразило его решение. Куртизанок всегда называли «цветами». Всю свою жизнь я питала смешанные чувства к собственному имени. Моя мать любила фиалки — именно те, невзрачные полевые цветы, которые так легко растоптать и которые растут как сорняки. За прошедшие годы я меняла свое имя на Виви, Зизи и еще множество других прозвищ. Но мое настоящее имя — Вайолет, «фиалка» — вернулось ко мне. Оно будто было моей судьбой. Я не могла навсегда его изменить. На другой день в библиотеке я слушала оперную арию — самую прекрасную из всех. В брошюре, которая прилагалась к пластинке, я прочла, что это ария Виолетты, куртизанки, «увядающего цветка».