Джесси Кирби - О чем знаешь сердцем (ЛП) Страница 8

Я подчиняюсь, и она, смочив тампон, начинает осторожно промакивать кожу вокруг пореза.

– Он, знаешь ли, настоящий боец. Вынес все, что выпало на его долю, с редкой стойкостью и достоинством.

Я киваю, будто соглашаясь, а она, оттолкнувшись ногой, откатывается на стуле к мусорному ведру, жмет на педаль, чтобы открыть крышку, и выбрасывает туда использованную марлю. Потом возвращается и, смочив раствором новый тампон, снова берется за мою губу, только теперь обрабатывает ее совсем рядом с порезом. Я вздрагиваю.

– Прости. Место нежное, знаю. – Она продолжает промакивать края пореза. – Хорошо, ранка маленькая. Хватит пары-тройки швов. Сейчас починим тебя и отпустим.

– Окей. – Я снова киваю, стараюсь сохранять спокойствие, но внутри потихоньку растет паника. Мне никогда не накладывали швы. Я никогда ничего себе не ломала, максимум, что мне приходилось до сих пор испытать – это укол. Внезапно меня начинает подтрясывать, и я слабею, представив, как мою губу протыкает игла.

Медсестра, видимо, замечает, что мне страшно – накрывает мою ладонь своей и крепко ее сжимает.

– Не волнуйся, лапочка. Мы все обезболим, и ты ничего не почувствуешь. Ранка на самом краешке, шрам будет почти незаметен, если вообще останется. – Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, и она тоже их видит. – Хочешь, я приведу его? Колтона. Иногда помогает, если кто-то есть рядом, а он парень бывалый… во всем этом.

Совершенно неожиданно мне отчаянно хочется согласиться, даже невзирая на тот факт, что Колтон для меня почти такой же чужой человек, как она. Но вспомнив, как неуютно ему было в приемной, я качаю головой и лгу – кажется, за сегодня уже в сотый раз.

– Нет, спасибо. Все нормально.

– Точно?

Я делаю глубокий вдох и киваю на выдохе.

– Тогда ладно. – Она встает и, стянув перчатки, выворачивает их и складывает одну в другую. – Сейчас кто-нибудь придет тебя подготовить, потом тебя заштопают и проводят назад.

– Спасибо.

– Да не за что. – Потрепав меня по руке, она снова улыбается. – Ты только пообещай мне одну вещь.

Я приподнимаюсь на локтях.

– Какую?

Я жду, что меня попросят быть храброй или более осторожной, но ни того, ни другого не дожидаюсь. Глядя мне в глаза добрым, но настойчивым взглядом, медсестра говорит:

– Как его… подруга, обещай мне быть поосторожнее с его сердцем. Оно сильное, но и хрупкое тоже. – На секунду она плотно сжимает губы. – Просто не расстраивай его, хорошо?

В моем горле поднимается ком, и я закусываю изнанку щеки.

– Хорошо. Обещаю, – кое-как умудряюсь сказать. Еле слышно. В моем тоне испуг, но она, кажется, не замечает. А может, думает, что я по-прежнему нервничаю из-за швов. Она понятия не имеет, насколько неосторожна я уже была с ним, или о том, что я знаю сердце Колтона лучше него самого.

Она кивает, словно мы заключили некое соглашение, и задергивает занавеску, а я ложусь на спину и смотрю на дырочки в панелях потолка. И почти сразу они начинают расплываться. Я думаю о Колтоне, о том, как долго он болел. Как ждал нового сердца, не зная, когда получит его, но зная, что будет, если этого не произойдет. Зная, что он умрет, так и не успев пожить по-настоящему.

После смерти Трента я думала, что худшим была ее внезапность. Я не знала, что наш поцелуй, наши слова друг другу, наши прикосновения в тот день были последними. Несколько первых месяцев я жила под тяжестью сожалений, перебирая в памяти тысячи вещей, которые я сделала бы иначе, если бы знала, что делаю их в последний раз.

Но теперь, вспомнив, как переменилось настроение Колтона, когда мы зашли в больницу, я понимаю: знать, что тебя ждет впереди, много хуже.

На секунду я почти понимаю его нежелание контактировать с семьей Трента. Или со мной, после того, как я написала письмо. Возможно, на его месте я поступила бы так же. Возможно, захотела бы забыть кусок прошлой жизни, чтобы начать жизнь новую, которую уже и не мечтала прожить.

Внезапно мне начинает казаться, что приехав и разыскав его, я совершила ужасно эгоистичный поступок, а на краю сознания начинает маячить крошечный неудобный вопрос, который я до сих пор боялась себе задавать. Что, если я была с собой не вполне честной? Я оправдывала себя тем, что увидеть его мне необходимо затем, чтобы наконец-то смириться, завершить круг, сказать последнее «прощай», но что, если на самом деле я рвалась к последней частичке Трента? Той, что значила для меня больше всего остального, потому что неосознанно я надеялась, что там, в его сердце, его сущность еще жива.

Вот почему, вернувшись через час в приемную, я заставляю себя не обращать внимания на тепло его улыбки и на вызванное ею легкое трепетное чувство в груди. Вот почему, когда Колтон, не говоря ни слова, встает и, глядя на мою губу, приподнимает руку, словно вот-вот протянет ее и коснется моего лица, я быстро отхожу от него на максимально возможное расстояние. И вот почему, когда мы останавливаемся у проката его родителей, я не заглушаю двигатель и не осмеливаюсь поднять на него взгляд. Сижу и упорно смотрю на руль.

– Ну, вот мы и вернулись туда, откуда все началось, – говорит он, и его слова зависают в воздухе между нами – утренней вспышкой, началом, которого не должно было быть. И сделать сейчас я могу только одно: положить этому конец.

– Извини, что отняла у тебя целый день, – говорю ему. – Спасибо тебе. За все. – Мой голос звучит натянуто, холодно. Колтон ничего не отвечает, но я чувствую, как его глаза ищут мои, и усилием воли заставляю себя не поднимать взгляд. – Мне нужно ехать, – говорю как можно тверже. – Меня слишком долго нет, родители скоро начнут волноваться, к тому же я… – Не смотри на него, не смотри, не…

– Может, перекусим где-нибудь? – спрашивает он. – А потом поедешь.

Я смотрю на него. И в ту же секунду жалею об этом – столько в его улыбке ожидания и надежды.

– Я… нет. Спасибо, но мне правда пора.

– О. – Дрогнув, улыбка гаснет. – Окей.

– Окей, – отзываюсь эхом.

Мы оба не двигаемся. Оба молчим. А потом заговариваем – одновременно.

– Тогда в другой раз?

– Было приятно познакомиться.

Он откидывается назад.

– Насколько я понимаю, это значит «нет».

– Да. То есть, нет. Я не могу… не стоит.

Я даже не пытаюсь ничего объяснять, потому что знаю: так будет только хуже. На Колтона больно смотреть. У него такое лицо, словно я только что разбила ему сердце. Но на самом деле я делаю то, о чем просила меня медсестра – пытаюсь его уберечь, положив конец этому чувству прежде, чем оно получит шанс расцвести. 

Глава 6