Татьяна Туринская - Сюрприз в бантиках Страница 8

Хорошо, что жена в этот момент не видела его лица, иначе ее непременно напугал бы его перекошенный от ярости рот.

— Юль, обещаю тебе: как только смогу улизнуть — тут же сбегу, ни минуты лишней не останусь. Ты мне веришь?

Не без принуждения оторвав ее от себя, заглянул в зареванную отекшую мордашку. Юлька смотрела на него так доверчиво, что Вадиму немедленно стало стыдно, словно он лгал ей, пытаясь безнаказанно выбраться из дома с какой-то постыдной целью. Губасто-щекастая, в рыжих отметинах мордашка неуверенно кивнула и едва слышно прошептала:

— Верю…

Умом понимала — он должен уйти, эта проклятая вечеринка — часть его работы. Но сердце понимать отказывалось, заранее оплакивая горючими слезами одинокий вечер накануне праздника, когда практически все телепередачи посвящены празднованию наступающего Нового Года. Всем вокруг будет весело, а ей, несчастной, забытой, позаброшенной, придется реветь в подушку.

— Верю, — ответила она едва слышно — в горле пересохло от волнения, говорить было трудно.

И в самом деле верила. Но независимо от веры что-то гаденькое точило изнутри: а ну как найдет себе на вечеринке зазнобу? Ничего удивительного — жена-то стала не слишком симпатичная, да и в близости уже отказывает, опасаясь за здоровье младенца. А там все веселые, красивые. А от выпитого станут еще веселей, еще красивей. И беззаботней. И смелее. Забудут о тех, кого бросили дома. Решат, что все можно…

Вадик, конечно, не такой, но… Кто знает, как он поведет себя, когда жены не будет рядом? А если какая-нибудь стройная смазливая, на все согласная кокотка начнет ему строить глазки — что тогда? Устоит ли, удержится ли Вадик на краю? Останется ли верным-благоверным? Или, как и большинство из них, не устоит перед соблазном? Недаром ведь говорят, что все мужчины одинаковые…

Что там мама говорила о противоугонном устройстве? Доверие — штука хорошая, но подстраховаться никогда не помешает. Вадику — не слишком хлопотно, если он ничего дурного не задумал, а ей, Юльке, такое облегченье. Ну подумаешь, полежит, посмотрит киношки, передачки праздничные. Не слишком приятно в одиночестве-то, зато она будет знать, что ее Вадик останется ее и только ее Вадиком, что никто на него не посягнет, никто его не уведет.

Деликатно выбравшись из объятий супруга, Юля прошла к бельевому шкафу, порылась там. Вытащила маленький сверток: через целлофан проглядывала пестрая до невозможности ткань.

Виновато улыбнувшись, протянула Вадиму:

— Я тебе верю. Но чтобы мне было совсем-совсем спокойно, надень это, и иди.

Тот вытряхнул из кулька жуткие в своей нелепости трусы с кружевным бантом, как у какой-нибудь дореволюционной институтки…

Бахарев с недоумением разглядывал уродливые малиновые трусы. Надо же, а он и забыл про них. За свадебным столом тещина шутка действительно выглядела забавно, но это же была всего лишь шутка! Не может же Юлька воспринимать ее всерьез?!

— Юль, — с мягким укором произнес он, стараясь не обидеть жену. — Мне не до шуток. Я действительно не хочу туда идти, но выбора мне никто не оставил. Хоть ты не издевайся.

Но та даже не улыбнулась. Смотрела на Вадима серьезно, даже требовательно.

— Вадюша, я не шучу. Я хочу, чтобы ты надел эти трусы.

— Но это же уродство! Ты что, издеваешься?!

— Вадь, ты ведь не собираешься ни перед кем раздеваться, правда? Тогда в чем проблема? Кроме меня, тебя никто в этом уродстве не увидит. А мне наплевать — я тебя любого люблю, хоть в трусах, хоть без трусов. Хоть в таких дурацких — я-то знаю, что это просто противоугонное устройство, а на самом деле ты такие не носишь. Какая тебе разница?

Покрутив в руках проклятые трусы, Бахарев посмотрел на Юльку, вложив во взгляд немую мольбу. Она прекрасно поняла его, но красноречиво покачала головой:

— Нет, Вадюша, не выйдет. Хочешь идти — иди. Но только в этих трусах.

— Да не хочу я идти, не хочу!

— Вот и отлично, сиди дома.

— Не могу! Мне надо. Это как работа, понимаешь? Никого не интересуют мои желания. Рабочий день специально сократили — но не просто так, нам не подарили эти полдня. А теперь вроде как отработать надо — их просто перенесли на вечер, вот и вся разница. Это просто работа…

— А что тебе мешает работать в дурацких трусах?

Юлька подбоченилась, и стала похожа на пузатую сахарницу: в огромном цветасто-розовом халате, до предела натянувшемся в районе живота, с руками-ручками, упертыми в бока. На лице ее не было и тени улыбки.

— Если у тебя в мыслях нет ничего дурного, ты их оденешь. И ничего с тобой не произойдет. Трусы как трусы, чуть ярче, чем обычные.

Бахарев с отвращением посмотрел на трусы, приставил их к себе, примеряя:

— Ну да. Смотри, какие длиннющие.

— Ничего, теплее будет — мороз вон на улице. Все, разговор окончен — одевай и шуруй на свою вечеринку.

Тяжело вздохнув, он подергал неуместное для мужских трусов кружевное украшение:

— Давай хоть бант отрежем — ну позорище ведь!

— Никто тебя с этим позорищем не увидит. Одевай и иди, ты уже опаздываешь.

— Да не буду я это надевать! — психанул Бахарев и отшвырнул трусы куда-то в угол. — Я тебе даю честное пионерское слово. И все, я пошел.

Не оглядываясь, чтобы в очередной раз не напороться на Юлькины слезы, резво прошагал в прихожую. Зашнуровал высокие ботинки, застегнул дубленку. Казалось бы, можно идти. Но как-то не по-человечески получилось. Обычно Юлька выходила его проводить, если не спала. Чмокала на дорожку, и даже крестила украдкой, словно бы передавая под опеку Всевышнему. А тут уже замок щелкнул, и никто не выходил помахать ему ручкой.

Вадим не выдержал, заглянул в комнату. Юлька сидела на краешке кресла, скукожившись, и тихонько плакала, зарывшись лицом в раскрытые ладони.

Ее слезливость переходила разумные границы. Хотелось прикрикнуть на нее, заставить бросить дурную привычку. Бахарев нахмурился, приготовившись провести воспитательную беседу с разбаловавшейся сверх меры супругой. Только было открыл рот, как понял: не может он на нее кричать. Даже не слишком громко — все равно не может. А тихонько укорять — бесполезно, пробовал.

В бешенстве сорвал с себя дубленку, едва не вырвав пуговицы "с мясом". Путаясь пальцами в длинных шнурках, снял ботинки. Вихрем ворвался в комнату. Не присаживаясь на диван, стащил брюки вместе с плавками. Вместо них, скривившись от отвращения, натянул "противоугонное устройство". Потом снова брюки. Пару минут потерял на пристраивании идиотского банта — то он вылезал поверх ремня, то грыжей оттопыривался под ним. Молча выскочил в прихожую, оделся-обулся и, даже не обратив внимания на стоящую в коридоре Юльку, ушел в ночь.