Алексей Чурбанов - Грешники Страница 8

— Ну, тогда и я не Наоми Кэмпбелл. Целовать, быстро! — она подставила пухлую щёчку, махнула ручкой в светлой перчатке и с достоинством потттла прочь.

Шажков проводил её взглядом, выдержал паузу и в совершенно благодушном настроении двинулся в том же направлении к метро.

В день концерта Валентин отутюжил свой праздничный бежевый костюм, заправил железную фляжку — подарок Софьи — дагестанским коньяком, щегольски закрутил вокруг шеи бежевое в коричневый треугольничек кашне и отправился на метро в Филармонию. На машине не поехал из-за упомянутой фляжки с коньяком.

Фойе Большого зала Филармонии было переполнено. Несколько среднего размера очередей тянулись к прилавкам с закуской, соками и спиртным. Много людей прохаживалось по анфиладам. Среди них были дамы с голыми спинами и очкастые девчонки в нестиранных джинсах, хорошо одетые мужчины старше средних лет и затрапезные лабухи, пахнувшие табаком и потом. В толпе время от времени появлялись и исчезали группки представите лей Востока — китайцев или японцев. Громкая речь, в том числе иностранная, общий гул и броуновское движение в фойе создавали настроение праздника.

Софью Шажков увидел сразу — она стояла у окна в длинном зеленом платье с декольте, которое делало её выше и стройнее, но не в ущерб той приятной лёгкой полноте, которая позволяла сказать: вот стоит женщина! Софья держала в руке бокал с шампанским и беседовала с пожилой дамой, у которой в руке также был бокал. С ними стоял кучерявый мальчишка лет десяти в чёрном костюмчике с бабочкой. Валентин был немножко раздосадован присутствием рядом с Софьей посторонних лиц, хотя в глубине души ожидал чего-нибудь подобного. У Совушки полгорода ходило в знакомых, а уж в лингвистических и музыкальных кругах… Шажков медленно пробирался сквозь толпу к Софье, любуясь ею. Она его тоже увидела и помахала рукой. Пожилая собеседница и мальчишка одновременно повернулись и теперь смотрели на подходившего Шажкова.

— Здравствуйте, Софья Михайловна, вы сегодня замечательно хороши! — смесь прикола и искреннего восхищения в словах Валентина заставили Совушку слегка покраснеть.

— Здравствуй, Валя, — она подала Шажкову руку, которую тот, нагнув голову, быстро поцеловал, — знакомься: это Лариса Яковлевна — заведующая нашей кафедрой. А это, — она показала на чинно стоявшего мальчишку, — её внук Максим.

— Очень приятно, — слегка поклонившись даме, сказал Валентин и протянул руку мальчишке. Тот стрельнул глазами вверх на бабушку и подал маленькую руку, которую Валентин осторожно, но уверенно пожал.

— Софья Михайловна, что же это: мы пьем алкоголь, а у нашего кавалера нет даже бокала! — Лариса Яковлевна, приподняв брови, посмотрела на Софью.

— Поставила задачу, — подумал Валя и сказал: «С бокалом вопрос сейчас решим. Демонстрирую предусмотрительность».

С этими словами он медленно вытянул из внутреннего кармана пиджака фляжку и стал отвинчивать крышечку В воздухе густо запахло коньяком.

— Вау, — сказала пожилая Лариса Яковлевна, — вы, молодой человек, придерживаетесь моды. Знаете ли, Софья Михайловна, что сейчас на концерты модно приходить со своим коньяком? Вот гляньте на ту солидную компанию. Видите? Разливают.

— Давайте я вам капну, Лариса Яковлевна, — предложил Шажков.

— С удовольствием, — сказала дама и протянула пустой бокал, — Софья Михайловна, давай-ка и ты попробуй.

— Я пью шампанское, — невозмутимо ответила Софья.

— А я к вам присоединюсь, — сказал Валентин и, запрокинув голову, отпил несколько глотков из фляжки. Коньяк горячей струйкой потек в рот, однако отверстие фляги оказалось неожиданно узким, Валентин сделал ненужный вдох и почувствовал, что подавился. В мозгу пролетела короткая, но ясная мысль о том, что сейчас весь коньяк окажется на бежевом костюме. Шажков икнул, отвернулся и не своим голосом прохрипел: «Извините, не рассчитал». Горло резануло как ножом, но через несколько секунд стало отходить, и Валентин почувствовал, что худшее миновало. Он откашлялся, повернулся к дамам и, будучи не в силах говорить, развел руками. Совушка смотрела на него недовольно, но с сочувствием. Лариса Яковлевна сделала вид, что ничего не было. Максим, кажется, немного испугался и придвинулся к бабушке.

Прозвенел первый звонок, и в публике возникло спонтанное движение по направлению к дверям зала.

— Валентин Иванович, — обратилась к Шажкову Лариса Яковлевна, — Софья Михайловна, когда говорит о вас, всегда, как бы зацветает — как вишня, знаете ли. Правда-правда, — она рубанула рукой, перечёркивая возражение, которое зарождалось в Совушкиных глазах, — и не одна я замечала. Теперь я увидела, наконец, источник вдохновения.

— А что, она часто обо мне говорит? — с искренним интересом спросил Валентин. — Сова… Софья Михайловна, это правда?

— Это правда, — сказала Совушка, допивая из бокала шампанское, запрокинув голову, как пять минут назад это сделал сам Шажков, — я всем говорю, что ты — мой любимец.

— Кому «всем»?

— Ларисе Яковлевне.

— Валентин Иванович, — мы очень ценим ваше творчество в качестве поэта и певца, — тронув Валю за локоть, сказала Лариса Яковлевна.

— Видишь, промоушн тебе делаю, — сказала Совушка.

— А что, мне тоже нравится ваша песня «Я лыс и зол», — неожиданно вступил в разговор внук Максим.

— Спасибо, Макс, — прочувствованно сказал Шажков, тронув мальчишку за плечо. — Не пора?

— Конечно-конечно. Мы вас бросаем и идем к себе на хоры. Увидимся в антракте, — Лариса Яковлевна, взяв протянутую руку мальчишки, двинулась вместе с толпой к правой двери.

— Сова, пошли и мы?

— Да, сейчас, — Софья какое-то время смотрела вслед бабушке, которая по совместительству являлась её начальником. Затем привычным движением взяла под руку Шажкова и, первой сделав шаг вперед, вовлекла его в толпу, сгрудившуюся у центрального входа в зал.

Купив две программки, Валентин и Совушка заняли свои места в середине партера с левой стороны. Шажков отметил про себя мудрость Совушкиного выбора: места были не очень близко к оркестру, но и не так, чтобы далеко от него, и в стороне, противоположной от ударных и духовых. Очень предусмотрительно, учитывая, что в программе значились Прокофьев и Шостакович. Шажков уже неоднократно отмечал про себя, что прекрасный зал, в котором они с Софьей сейчас находились, с белой колоннадой и алой бархатной отделкой, изначально предназначенный для танцев, мало подходил для музицирования. Где-то в нём таился акустический изъян, который не каждый дирижер и оркестр могли побороть. В реальности только маэстро Мравинский, наверное, и смог. У остальных же духовые и ударные всегда были чрезмерны на фоне других инструментов, звучали резко и не всегда так, как задумал композитор. Так, во всяком случае, казалось Валентину. Он никогда на этом не настаивал и ни с кем по этому поводу не спорил.