Илона Хитарова - Семейные тайны Страница 8

— Это значительно проще, чем влиять на него самого. Ведь их проблемы — это и его проблемы. Если молодая жена заведет любовника, сын растратит деньги, а невестка разругается с детьми, Иванову некогда будет думать об «Олимпии».

— Ты так думаешь?

— Я так знаю. Я проверял. Великий Иванов провалил сдачу проекта комиссии всего два раза в жизни. Первый раз, когда умерла его бывшая жена, и второй раз, когда у него были серьезные проблемы с младшим сыном…

— И на старуху бывает проруха… — Черноволосый улыбается, чувствуя, что у него под ногами появилась почва…

— Да, — его собеседник тоже перекашивает половину рта, изображая радость, — железобетонный Иванов слишком любит своих близких…

— Так с кого же мы начнем? — спрашивает первый.

— Со всех, — отвечает второй. — У нас слишком мало времени.

Помещение кафедры небольшое, но высокий потолок и устремленные вверх бесконечные книжные полки из старого потемневшего дуба заставляют чувствовать себя здесь неуютно. В этом помещении никогда не работал дизайнер, но даже если бы кому-то пришло в голову специально создать атмосферу храма науки, лучшего интерьера придумать было бы невозможно. Среди безумного количества старинных томов и разнокалиберной мебели, оставшейся здесь с самых разных времен, человек сразу чувствует себя одновременно бесконечно далеким от истинного знания и в то же время причастным к чему-то особенному и высокому.

На неудобном жестком стуле возле большого, явно сохранившегося еще с довоенных (если не с дореволюционных) времен стола сидит высокий симпатичный молодой человек. На его лице внимание и сосредоточенность. Георгий Иванов, младший сын Александра Николаевича Иванова, внимательно слушает своего научного руководителя.

— Прекрасная работа, Георгий! Надеюсь, уже к осени вы защититесь… — Семен Михайлович Гордеенко, специалист старой закваски и добрейшей души человек, похлопал по толстой кипе бумаг, лежавшей перед ним на столе и представлявшей собой третий вариант Гошиной диссертации.

— Спасибо, Семен Михайлович. От вас это приятно слышать… — Гоша благодарно улыбнулся седому профессору. Улыбка у него была изумительная — широкая, искренняя…

— А что, другие не хвалят? — живо поинтересовался Семен Михайлович, видя, как неожиданно сильно обрадовали Гошу его слова.

— Да нет, хвалят…

— Что-то вы, молодой человек, как-то вяло это произносите… Оваций не хватает? — полюбопытствовал старый ученый.

— Оваций хватает, — хмыкнул Гоша.

— Так какого ж рожна вам еще, милый друг, надо? — притворно-строгим тоном отчитал его Семен Михайлович.

— Да не то они что-то в работе хвалят…

— «Не то» — это как? — не понял Семен Михайлович. — Хотите сказать, что главную проблему не видят, за второстепенное уцепились, а главные ваши открытия побоку? Так, что ли?

— Да нет, Семен Михайлович, — Гоша решил-таки поделиться своими сомнениями, — хвалят главным образом имя автора. Особенно — фамилию и отчество…

— И все?

— Ну почему все? Вот Дорожкин вчера шрифт похвалил. Как аккуратно, говорит, отпечатана ваша диссертация, Георгий Александрович…

Семен Михайлович издал хлюп, обычно служащий у него обозначением бурного веселья…

— А я чего-то на шрифт и не посмотрел, дайте взгляну. — Семен Михайлович поднес лист к глазам.

— Действительно, шрифт хорош! Черный! И бумага хороша. Белая! А уж буковки — одна к одной… Вы уж, Георгий, простите меня, дурака, — я-то в вашей работе ничего, кроме актуальности и значимости, не разглядел, а ведь есть же и талантливые люди! Молодец Дорожкин!

Семен Михайлович произнес всю тираду абсолютно серьезным тоном, но Гоша чувствовал, как его ирония передается и ему тоже. Он решил поддержать остроту профессора:

— Семен Михайлович, а как вам папочка?

— Папочка? Прелестно! Синяя! Черный-белый-синий! Очень, очень эффектно, Георгий Александрович.

Гоша и его научный руководитель заметили, как на слове «папочка» юная студентка, сидевшая за соседним столом, цепко стрельнула в них глазами, а затем, внезапно потеряв интерес, снова уткнулась в текст какой-то рукописи. Оценив невольно сложившийся каламбур, оба расхохотались…

— Гхм, — Борис Борисович Гольштейн, заведующий кафедрой и стародавний приятель Семена Михайловича, с интересом выглянул из дверей своего кабинета. Его выразительное лицо, с четкими, будто вырезанными из дерева морщинами, черными глазами и буйной черной шевелюрой уже подернутой сединой, наводило на мысль, что так мог бы выглядеть Пушкин, доживи он до 60 лет. Гордеенко поспешил ввести приятеля в курс дела:

— Мы, Борис Борисович, обсуждаем работу аспиранта Георгия Иванова. Я тут по наивности похвалил содержательные моменты, но оказался в корне недальновиден! Упустил главное!

— А что главное?

— Форма, Борис Борисович, форма! Так сказать, основа основ, формообразующий элемент.

— Да, Семен Михайлович, — в глазах Гольштейна заплясали веселые чертики, — не ожидал я от вас такого упущения…

— Так ведь это еще не все…

— Как не все?! — с притворной строгостью на лице возмутился Гольштейн. — Что еще вы без меня натворили?

— Борис Борисович, должен признаться, я упустил в этой работе главное — отчество автора… — В голосе Семена Михайловича звучало искреннее раскаяние.

— Безобразие! — голос Гольштейна пророкотал на всю кафедру. — Столько лет в науке, и не заметить, можно сказать, суть работы! Какой непрофессионализм, Семен Михайлович! Вы, наверно, и отчества Эйнштейна не знаете?

— Не знаю!

— Боже мой, до чего дошла наука в двадцатом веке. Давать Нобелевскую премию автору с неизвестным отчеством!

Гоша, сдерживавший себя последние пять минут лишь усилием воли, случайно опять столкнулся взглядом с сидевшей в углу девицей и, увидев ее растерянно-заинтересованную мордашку, наконец не удержался и разразился веселым смехом. Так здорово, что эти двое маститых ученых сумели превратить бесконечно мучившую ее проблему в шутку…

Борис Борисович и Семен Михайлович с улыбкой смотрели на веселое Гошино лицо.

— Ничего, Гоша, ничего. — Борис Борисович сверкнул на него белками своих гипнотических глаз. — Элементарная диалектика, знаете ли… Одни думают, будь у них профессорский блат, давно бы стали академиками, другие думают, что не будь у них профессорского блата, давно бы были признаны как самостоятельные ученые, а третьи просто становятся кем надо… Вопреки наличию или отсутствию, так сказать…