Барбара Вуд - Ночной поезд Страница 8

– Давайте еще раз взглянем на этот невероятный случай, рассказ цыгана, – вдруг заговорил Шукальский. – Он вместе со своим табором – всего около ста человек, среди которых были мужчины, женщины и дети, – расположился лагерем в лесу, когда нагрянули немецкие солдаты. Цыган говорил, что сопротивления не оказывалось. Немцы просто подошли к ним, направили на них дула автоматов, заставили собраться вместе и отвели на опушку леса. Здесь всех цыган заставили вырыть в снегу длинную и глубокую яму, вроде траншеи, после чего немцы выстроили их вдоль края ямы, приказали раздеться догола и сложить одежду на снегу аккуратными кучками. Затем немцы убили всех, одного за другим, выстрелом в затылок – мужчин, женщин, детей, – следя за тем, чтобы они падали в яму лицом вниз. Нашего цыгана пристрелили одним из последних. Если верить его словам, то он был еще жив, когда немцы начали засыпать эту братскую могилу землей и снегом, но, дойдя до того места, где лежал наш цыган, немцы сработали небрежно и засыпали его лишь наполовину. Он говорит, что лежал неподвижно под телом женщины, чтобы не выдать себя, и долго ждал, пока немцы не уйдут, после чего выбрался из-под тел и по снегу отполз подальше от этого места. В конце концов ему как-то удалось добраться до фермы Милевского. Вы так представляете себе его рассказ?

Душиньская прошептала:

– Да, – затем более твердым голосом спросила: – Но зачем? К чему немецким солдатам так поступать? Солдаты воюют с солдатами, так бывает на войне. Но это бессмысленное убийство ни в чем неповинных людей!

Лицо Яна Шукальского стало гневным.

– Моя дорогая Душиньская, я сам усомнился в этом, но нет никаких причин не верить этому человеку.

Наступило тяжкое молчание, столь осязаемое, будто оно было каменной стеной. Его прервал Шукальский:

– Похоже, начинается нечто такое, с чем мы не сможем бороться.

Тени в мрачном кабинете казались зловещими, будто слова, сказанные здесь, каким-то образом изменили само это помещение. Ни Шукальский, ни его ассистентка не могли предположить, насколько он был прав.

– Мне пора домой, – устало сказал доктор, глядя на свои руки.

Ассистентка встала и молча вышла из кабинета. Ян Шукальский еще некоторое время продолжал сидеть, думая о превратностях жизни, о том, как волею случая он лишился ассистента, с которым проработал несколько лет, о том, как нацисты год назад увели того и заменили доктором Душиньской, о том, как он, Ян Шукальский, не без колебаний согласился принять новую ассистентку – старые предубеждения умирают не сразу.

Шукальский вернулся к койке цыгана и взглянул на него. Он часто видел такие лица на столах для вскрытия. На лице цыгана любопытным образом белый, черный и желтый цвета сочетались с фиолетовым цветом губ, щеки провались так глубоко, что не было сомнений – на койке лежит почти мертвец. Однако быстрый пульс свидетельствовал о том, что цыган все еще цепко хватается за жизнь. Пульс немного нитевидный, восемьдесят ударов в минуту. Он смотрел на потерявшего сознание человека, сожалея об ограниченных возможностях, которыми располагают простые смертные врачи. Осторожно положив руку цыгана под одеяло, Шукальский вышел из палаты. В коридоре он увидел свою ассистентку, которая быстро шла ему навстречу. Она была не одна – следом за ней шел незнакомый человек. Когда оба поравнялись с ним, он выдавил улыбку, но не испытывал желания знакомиться с новым человеком, хотелось побыть одному. Однако ради Душиньской он состроил веселую мину.

– Ян! – задыхаясь, произнесла она, – какая неожиданность! Мы встретились на ступеньках больницы!

Не переставая улыбаться, Шукальский повернулся к незнакомцу.

– Здравствуйте, – сказал он, и оба пожали друг другу руки.

– Максимилиан Гартунг, – доктор Душиньская с волнением представила его. – Мы вместе учились. Это Ян Шукальский – главный врач этой больницы. Ян, подумать только, мы не виделись… похоже, целых два года!

Шукальский почувствовал, как напряглось его лицо. Он заметил, что оба держатся за руки. Это обеспокоило его. Ян внимательно рассматривал лицо друга Душиньской. У Гартунга было аристократическое лицо, черты которого казались немного резковатыми, чтобы их можно было назвать тонкими, однако он был высок, привлекателен, с располагающей дружеской улыбкой. Когда он смотрел на свою подругу студенческих времен, которая была на голову ниже его, в его глазах играло нечто похожее на озорной огонь.

– Я поселился в «Белом Орле», – сообщил Гартунг низким голосом. – Уходя, я заплатил владельцу гостиницы один злотый, чтобы он сегодня вечером оставил за нами столик. Доктор, не хотите присоединиться к нам?

Шукальский вежливо отказался и поинтересовался:

– Как долго вы пробудете в Зофии, пан Гартунг?

Он пытался проявить дружелюбие, заинтересованность, но в то же время старался найти удобный повод, чтобы уйти. Чем бы ни занималась его ассистентка после работы и каких бы друзей себе ни выбирала, мужского или женского пола, Шукальского это не интересовало.

– Я нашел время отлучиться от дел своей фирмы, – сказал Гартунг, хитро улыбаясь. – В последнюю минуту мне пришлось сопровождать груз с шариковыми подшипниками на завод в Люблине, а уже послезавтра пора возвращаться в Данциг.

– Ян, – сказала Душиньская, взглянув на дверь, которая вела в главную палату, – как он?

– Стабильно. Вы оба идите. Вам ведь о многом надо поговорить.

Они пожелали друг другу счастливого Рождества и спокойной ночи. Доктор стоял и смотрел вслед быстро уходившей парочке. Он увидел, что, не дойдя до выхода, Гартунг и Душиньская обнялись, крепко поцеловались в губы, затем вышли на заснеженную улицу.

Некоторое время Шукальский продолжал наблюдать за ними, затем, беспокоясь о других, более важных делах, захромал в сторону своего кабинета.

Подняв воротник, чтобы защититься от ветра, Ганс Кеплер раздумывал, куда идти. Он стоял на нижней ступеньке костела и невидящими глазами уставился перед собой. В глубине души, где когда-то зажегся огонь, надежда и храбрость гордого солдата, сейчас царила абсолютная пустота. Он предал рейх.

Не в силах пойти прямо к маленькой булочной своей бабушки, где его ждали угощения, любимые еще с детских лет, роттенфюрер СС Ганс Кеплер решил прогуляться.

На другой стороне городской площади, прямо напротив костела, стояло зловещее здание нацистского штаба, увешанное флагами со свастикой и охраняемое у входа двумя вооруженными до зубов солдатами. Зофия теперь принадлежала нацистам, и те правили здесь с неослабевающим рвением военщины. Хотя комендантский час еще не наступил, ходившие парами патрули не оставляли прохожих в покое. Каждого, кто после темноты оказался на тротуаре, непременно останавливали и допрашивали. Однако Кеплер знал, что с ним такого не позволят. Произойдет лишь обмен нацистскими приветствиями с товарищами, так что он, роттенфюрер СС Кеплер, в отличие от остальных десяти тысяч жителей Зофии, имел исключительную привилегию ходить по улицам, и его мысли никто не потревожит.