Три года - Лили Сен-Жермен Страница 9

Он смеется над этим, сжимая своей толстой рукой мое плечо, пока на поверхность не выступает толстая синяя вена. Я подпрыгиваю, когда он втыкает иглу, и крепко зажмуриваюсь, когда что-то теплое и густое попадает в кровоток.

О Господи. Что бы это ни было, это хорошо. Внезапно чувствую, что плыву в облаке зефира. Я так счастлива, что даже не замечаю, как другая игла вонзилась в мою бледную плоть. Чувствую, как солнце светит мне в лицо, что практически невозможно, поскольку мы находимся в комнате без окон, да еще и ночь. Но все это не имеет значения. Впервые за всю жизнь я чувствую себя потрясающе.

Героин. Препарат, который уничтожил мою мать. Это то, что он мне дал? Это не имеет значения. Я не могу уловить ни одной мысли, мне просто все равно, и когда вторая игола проскальзывает мне в руку, я только надеюсь, что этого дерьма хватит надолго.

В данный момент меня даже не волнует, умру ли я. На самом деле, если мне удастся умереть на этом облаке блаженства, я с радостью уйду.

А потом…

БОЛЬ. АГОНИЯ. КРАСНЫЙ. КРОВЬ. БОЛЬ.

Я открываю рот и кричу, это просто вой страдания, который заставляет Дорнана смеяться. Все становится быстрым, резким и ярким, когда острая реальность моей ситуации вновь накрывает меня. Я не слышу ничего, кроме рева собственного колотящегося сердца в груди. Я втягиваю в легкие воздух, а мое сердце напрягается, борется и бешено бьется.

Голос Дорнана доносится до меня сквозь густой туман паники, которая парализует меня.

— Дыши, малышка.

Я не могу дышать. Делаю неглубокие, быстрые вдохи, которые ничего не дают, и я почти теряют сознание.

Удар! Чья-то рука хлопает меня по щеке, оставляя жжение, которое прорывается сквозь охватившее меня мрачное оцепенение и панику.

— Джульетта, соберись, черт возьми.

Я могла бы учащенно дышать до тех пор, пока не потеряю сознание, но следующее, что я помню, — это еще одна острая боль в моей руке, и еще больше приятного, зефирного вещества в моей крови, которое успокаивает меня, делая меня спокойной почти мгновенно. Я все еще чувствую, как мое сердце бьется быстро, но с каждым вздохом оно немного замедляется, расслабляясь, пока я не чувствую себя достаточно хорошо, чтобы думать.

Он выглядит довольным.

— У меня есть к тебе вопрос, — говорит он. — И, если ты дашь мне правильный ответ, малышка, сможешь получить столько хороших ощущений, сколько пожелает твое извращенное маленькое сердце.

Я настороженно смотрю на него.

— Я не верю ничему, что ты говоришь, чудовище.

Он усмехается.

— Может быть, я и монстр, девочка, но если я монстр, то и ты тоже. Ты думаешь, мы такими рождаемся? В одной руке нож, в другой пистолет? Это жизнь, малышка. Жизнь случилась со мной так же, как и с тобой.

— Тебе следовало защитить меня тогда, — отвечаю я с горечью, — вместо того, чтобы забрать все, что я когда-либо любила.

Он смотрит на меня своими глубокими карими глазами. Он долго молчит, и тишина пугает меня больше, чем любые слова, которые он мог бы мне сказать.

— И все же, — говорит он хриплым голосом, — ты собиралась забрать у меня сына. Мою любовницу.

— Я не мой отец, — шепчу. — Ты не сможешь добраться до него, причинив мне боль.

Он смотрит на меня так, будто я самый тупой человек, когда-либо рождавшийся.

— Я больше не пытаюсь до него добраться, — резко говорит он. — Он чертовски мертв. Получил по заслугам за попытку украсть у меня мою семью. Итак, это между тобой и мной. Это личное. Это стало личным, когда ты обманом затащила свою лживую задницу в мою кровать и убила моих сыновей.

Я бросаю на него самый испепеляющий взгляд, какой только могу.

— Они заслуживали худшего, — говорю я тихо, — за то, что они со мной сделали. То, что ты им сказал сделать. Монстры, все вы, и я собираюсь уничтожить всех вас, даже если это убьет меня.

Не знаю как, но желание заставить их страдать — особенно Дорнана — горит во мне вместе с последними препаратами, которые он мне вколол. Теперь, когда я немного пришла в себя, мой мозг начинает соединять точки, и я догадываюсь о том, что он со мной сделал — сначала дал препарат для эйфории, а потом опустил меня в ад, чертовски сбивая с толку мое тело. Это форма пытки, о которой я читала, но никогда не испытывала.

До настоящего времени.

Дорнан нетерпеливо топает ногой, сидя на краю кровати передо мной.

— Где мои деньги, Джули?

Я закатываю глаза.

— Опять это дерьмо? Я же сказал тебе: я. Не. Знаю.

Он поджимает губы, и я вспоминаю, как всего несколько дней назад он высасывал у меня кровь. Эта мысль заставляет меня дрожать на стуле.

— Джон Портленд не был чертовым идиотом, — говорит он, вставая и проводя рукой по волосам. — И эта чертова шлюха, Ана, тоже. Они должны быть где-то.

Я пожимаю плечами.

— А я продолжаю говорить тебе, что не знаю, где они, Дорнан. Как ты думаешь, если бы я это знала, была бы здесь?

Он бросает на меня взгляд, и я вижу, что он злится. Вот дерьмо.

— Да, — говорит он. — Да. Я проиграл в голове каждый чертов момент, который мы провели вместе, прежде чем понял, что ты ублюдок Джона и вернулась, чтобы отомстить мне за все, что, по твоему мнению, я с тобой сделал.

Мои глаза наполняются слезами.

— Что ты имеешь в виду, говоря, что, по моему мнению, ты сделал со мной?

Он не отвечает, просто упрямо сжимает челюсти. Я моргаю, и слеза падает на мою щеку, такая соленая, что щиплет кожу.

— Ты должен был защищать меня, — шепчу я, почти задыхаясь от собственных слов. Не хочу показывать свою слабость, терпеть не могу, но от этих чертовых наркотиков у меня развязывается язык и слезятся глаза. — А ты забрал меня у моей матери. Толкнул меня в кольцо животных и приказал им атаковать. Ты позволил им забрать у меня мою душу, — сглатываю слезы, заканчивая предложение. — И наблюдал.

Его лицо остается бесстрастным, но я вижу, как сжимаются его кулаки, а темные глаза продолжают смотреть на меня. Интересно, о чем он думает? Я помню историю, которую он мне рассказал, о дне моего рождения, о том, как он был первым человеком, который когда-либо обнимал меня. Я плачу, думая, будет ли он и последним, кто обнимет меня.

Или он заставит меня умереть в одиночестве.

— Как