Лариса Кондрашова - Бойтесь напуганных женщин Страница 9

— Ты хочешь сказать, Михаил тебе не разрешал?

— Конечно же, нет, — сконфузилась Тоня, — я стеснялась ему об этом сказать. Боялась, что станет смеяться. Ведь мой муж считал, что не бывает талантливых женщин-художниц. Он всегда смеялся: назови мне хоть одно имя художницы, прославившейся в веках. Не можешь? То-то же! Вообще-то я и не думала о славе, но мне хотелось самовыражения, вот этого сладкого трепета в груди, который все-таки отличается от оргазма!..

— И теперь ты от всего суетного освободилась?

Не освободилась! Сегодня у Тони мысли были вовсе не возвышенные, как она говорила подруге. Чем больше она смотрела на суровый пейзаж, тем больше сжималось сердце. Она умрет, а эти горы как стояли, так и будут стоять. Им никакого дела нет до глазеющих на них людей. Стоит им лишь чуть-чуть пошевелиться, как этих двоих просто не станет на свете! Они рухнут вниз вместе с краем пропасти…

— Так говоря о людях ничтожных, кого ты имела в виду? — поинтересовалась Надя. — Уж не своего ли мужа? К Михаилу, конечно, много эпитетов можно придумать, но уж никак не ничтожный…

— Почему обязательно Михаила? — отчего-то рассердилась Тоня. — Я сказала просто так, вообще…

— Ну, если вообще, тогда о чем говорить? Знаешь, я думаю, для того чтобы человек мог философствовать, глядя на окружающую природу, ему надо быть свободным.

— От чего?

— От сиюминутного. Включая, кстати, воспоминания.

— Да я и не вспоминала вовсе, просто к слову пришлось. Ты сама начала говорить…

— Поехали домой, — схватила ее за руку Надя. — Мне хочется опять сесть в твое уютное кресло и выпить хваленого ликера. Видимо, как раз прошлое меня буквально распирает изнутри, и чтобы жить в этом природном величии, мне надо стравить воздух отмирающих воспоминаний. Пока они не взорвались у меня внутри.

— Странная реакция на красоту. Или, может, ты ее так и не увидела?

— Увидела. Но я же объясняю: мне некуда ее принимать. Понимаешь, моя духовная оболочка заполнена жидким взрывчатым веществом. Кажется, оно называется нитроглицерин. Все остальное, что происходит в моей жизни, не может проникнуть внутрь — некуда. Я смогу созерцать окружающий мир и на него реагировать, только когда солью эту гадость с души.

— Ты хочешь слить ее в мою душу? — усмехнулась Тоня, заводя мотор.

— Мы сольем ее в пустую бутылку из-под ликера, который выпьем, а потом бросим вниз, вот в эту пропасть.

— Хорошо, давай вернемся. Но природу засорять нехорошо.

В свое время, когда она только приехала, горы произвели на Тоню совсем другое впечатление. Она просто влюбилась в них. Правда, старалась вниз не смотреть. Пропасть тянула ее к себе так же, как и горы. Но если первые предлагали на них влезть, взглянуть на мир с высоты, то вторая змеиным языком шептала: «Вглядись в меня! Наклонись ниже, еще ниже, там, у меня в глубине, есть то, что тебе нужно!»

Наверное, Надя права: эти горы надо созерцать совсем в другом состоянии. Может, в том, каковое создают для себя йоги, занимаясь медитацией.

В монастырях монашенки добиваются того же неустанными молитвами. А Тоня? Может, ей, как и Надежде, тоже нужно слить с души гадость, чтобы воспринимать природное величие как поток гармонии, вливающийся в душу?

Ну вот, пока Тоня так стояла и размышляла, уже и солнце повисло над Пшадой, цепляя вершину своим нижним краем. Некоторое время оно еще повисит, а потом ухнет вниз, и на земле наступит темнота. По крайней мере Тоне так казалось — ухнет. Наверное, от того, что после четырех часов дня она всегда работала то ли в своем парке, то ли в бассейне, и когда среди работы наступала темнота, ей чудилось, что ночь приходит слишком быстро. Вот только что было светло и тепло, а сейчас уже темно и прохладно.

Как ни странно, в поселке не было комаров. То есть она сидела по вечерам на открытой террасе, даже зимой, если было не слишком холодно, и теперь, с наступлением весны, в кресле-качалке, завернувшись в плед, читая книжку под затейливым бра, и ни разу не услышала их назойливого жужжания.

Странно, что она все время забывала спросить об этом у соседки Маши, которая порой любила сбежать из своего шумного, беспокойного дома, где резвились трое ее сыновей-погодков и муж Леня, не уступавший в шумливости сыновьям.

У нее на Тониной веранде было свое кресло, в которое она со стоном плюхалась и произносила протяжно:

— Хорошо-то как! Тихо… Титова, ты живешь в раю и этого не ценишь!

Она звала Тоню по фамилии, кстати, как и Хромой Костя, потому что работала заведующей местным детским садом и уже дважды заключала с Тоней договор по оформлению то игровой комнаты, то своего кабинета.

Вслед за ней к Тоне пытались просочиться и ее дети, и муж, но Маша их безжалостно выпроваживала:

— Нет-нет, только не это! Идите домой, я сейчас приду. — И, понижая голос, объясняла Тоне: — Сюда их пускать нельзя. Они разнесут ее вдребезги!

— Чего ее-то?

— Тишину.

Сегодня Маша, похоже, не придет, так что в ее кресле расположилась Надя. И если выражение лица Маши не нужно было особенно разглядывать, она и так вся на виду, то лицо Нади оказалось в тени, и Тоня стала думать, как бы ее оттуда вытащить.

— Давай подвинем кресло поближе, — сказала она в конце концов без всяких там хитростей, — а то я не вижу твоих глаз.

Она на скорую руку накрыла столик, который был привинчен к стене и служил чем-то вроде эстампа с наскоро сработанной инкрустацией, а в случае необходимости устанавливался на скрытую за ним же опору.

Специально по размеру столика Тоня вышила крестиком — пришлось вспомнить детство! — несколько салфеток. На нем как раз помещалось небольшое блюдо с фруктами — по причине раннего времени сплошь экзотическими вроде киви и бананов, кроме разве что яблок. А также графинчик с ликером, пара рюмок и пара десертных тарелок.

— Как у тебя устроен быт! — завистливо выдохнула Надя. — Такое все домашнее, забытое. Надо же, вышитый крестиком Винни Пух! Ты всегда была мастерица украшать свое жилище.

— Раньше я все это покупала.

— А сейчас… сама, что ли, вышила?

— Конечно!

— Завидую.

— Да чему тут завидовать? — удивилась Тоня. — Знаешь, какой у меня оклад? Четыре тысячи рублей! Примерно сто сорок долларов.

— Как же ты живешь?

— Представь себе, мне хватает! Правда, изредка у меня случается шабашка… На днях я посмотрела в старую косметичку — она у меня вроде сейфа, — в ней шесть тысяч рублей. Выходит, еще и остается.

Она рассмеялась. Надя смотрела на нее с недоумением.

Не поняла! Она просто не могла себе представить, чтобы жена известного в городе делового человека — Тоне не надо было себе в чем-то отказывать, потому что ее запросы, не то чтобы скромные, но умеренные, удовлетворялись в полной мере, — вдруг добровольно уехала в эту глушь, чтобы здесь вырезать из старых пней каких-то животных. Кстати, куда она их потом денет? Так и оставит в своем саду?