Пенни Винченци - Другая женщина Страница 9

Последние дни перед отъездом Гарриет вела себя просто ужасно: на всех кричала, отказывалась есть за столом, а потихоньку таскала печенье и бисквиты, грубила подругам матери, когда те спрашивали, рада ли она, что едет в школу. Но больше всего доставалось Крессиде. Разозлившись, Гарриет столкнула сестру с лестницы, и та потеряла два передних зуба. Поднялся неимоверный шум. Родители принялись стыдить ее, но она только огрызалась в ответ.

- Гарриет, дорогая, почему ты это сделала? - в который раз спрашивал ее отец, больше, чем мать, стараясь понять ее. - Ответь мне. Я не могу понять тебя.

Но она упорно молчала, зная, что отец все равно не поверит, если она расскажет ему, что Крессида дразнит ее, говоря, что ждет не дождется, когда она, наконец, уедет из дома.

В ночь перед отъездом, когда Гарриет, лежа в постели, умирала от страха, когда ее сердце было готово вырваться наружу и она едва сдерживала душившие ее рыдания, раздался тихий стук в дверь, и в комнату вошла Крессида.

- Я буду скучать по тебе, - сказала она. - Я вовсе не хочу, чтобы ты уезжала, - продолжала она, забравшись в постель к сестре.

К своему великому удивлению, Гарриет моментально простила Крессиду, и ей стало намного легче. Они заснули в объятиях друг друга.

Гарриет проснулась от шума - в дверях кто-то шептался.

- Посмотри, - услышала она голос матери, - разве это не чудесно? Ты можешь в это поверить?

- Нет, - ответил отец, - но это хорошее предзнаменование. Возможно, именно разлука сблизит их.

- Надеюсь. Я рада, что они помирились. В последние дни Гарриет просто замучила Крессиду, но она такая хорошая, покладистая девочка…

«Ну же, папочка, ну, скажи что-нибудь хорошее и обо мне», - думала Гарриет, едва сдерживая желание выскочить из постели и броситься в объятия родителей.

- Да, я знаю, - последовал ответ. - Будем надеяться, что школа пойдет Гарриет на пользу и она изменится к лучшему. Идем, а то мы разбудим их, и все начнется сначала.

Они ушли, тихо прикрыв за собой дверь, а Гарриет еще долго лежала без сна, и, когда наконец, заснула, ей снова приснился страшный сон: через дорогу в густой зеленой траве сидел Биглас, и его золотистая шерстка блестела на солнце. Вот он бросил на нее преданный взгляд и засеменил через дорогу, спотыкаясь на своих кривых толстеньких лапках. Пронзительный визг тормозов - и мертвая тишина. Биглас исчез, и только тоненькая струйка крови из-под передних колес грузовика напоминала о том, что он был.

Школа была ужасной. Гарриет навсегда запомнила чувство одиночества, горького разочарования и невыносимой тоски по дому. Вся семья, и даже Крессида, писали ей письма, но она давно не виделась с родными, не могла поговорить с ними по телефону, так как это запрещалось новеньким школьными правилами в первую четверть обучения. Худшей пытки нельзя было придумать.

Временами Гарриет казалось, что она больше не вынесет. Ее постоянно тошнило, она страдала расстройством желудка, перестала спать. Она жила как во сне, наблюдая себя со стороны. Вставала по утрам, одевалась, съедала невкусный завтрак, отправлялась на занятия, играла во дворе, возвращалась обратно, делала уроки и снова ложилась, но заснуть не могла. Девочки сначала пытались вовлечь ее в свои компании, но она встречала их с такой холодной враждебностью, что вскоре они прекратили все попытки подружиться с ней и вместо этого стали ее дразнить, обзывая разными именами, изображали, как она, скрючившись, бежит в уборную.

Она стала совсем неуклюжей и запуганной, начались нелады со здоровьем, и она уже не могла заниматься спортом.

Наконец в конце первой четверти родители приехали за ней, и она, рыдая, упала в объятия отца. Она была рада видеть даже Крессиду, и всю дорогу домой не выпускала ее руку.

Когда пришло время возвращаться в школу, она закрылась в туалете и отказывалась выходить до тех пор, пока ей не пообещали, что, если она не будет чувствовать себя там лучше, ее заберут домой. Она согласилась вернуться, но вскоре Крессида написала ей, что родители ее обманули, что они считают пребывание в школе для нее полезным и что она останется там до конца года.

Гарриет решила действовать самостоятельно. Все хорошенько обдумав, она пришла к выводу, что надо добиваться своего исключения из школы, и с радостью принялась осуществлять свой план. Она стала воровать вещи, принадлежавшие другим девочкам. За несколько недель она стащила множество разных вещей: часы, браслеты, транзистор, деньги, которые секретарша оставила на столе. Она сложила все в свой ящик и стала ждать.

И вот, наконец, в школе забили тревогу. Гарриет стояла в кабинете директрисы, смотрела на заваленный краденым стол, ожидая услышать заветные слова: «Мы попросили ваших родителей забрать вас домой». Она была настолько уверена, что услышит именно эти слова, что уже заранее собрала вещи.

Но заветных слов не последовало. Вместо них директриса в течение нескольких часов монотонным голосом читала ей нотацию, как нужно себя вести, а вместо исключения из школы ее отвели к школьному психиатру, усталой седеющей женщине, которая снова и снова повторяла: «Никто не сердится на тебя, Гарриет, хотя все очень расстроены. Ты должна научиться лучше понимать себя, Гарриет, и только тогда ты сможешь осознать, почему ты так поступила».

Теперь три раза в неделю она проводила по часу в кабинете психиатра, доктора Омерод, неизменно одетой в мятый бежевый костюм, и отвечала на ее бесконечные расспросы о семье: любят ли они ее, как она относится к сестре, что чувствовала, когда ее отправили в школу?

Понимая, что если она правдиво ответит на вопросы и скажет, что, да, действительно, она считает, что ее семья не любит ее, что она ненавидит свою сестру и ей совсем не хотелось ехать в школу, то психиатр решит, что она просто несчастный ребенок и в ее поведении нет ничего странного - а это значит, что ее оставят в школе и будут продолжать воспитывать. Вот почему она говорила, что очень любит свою семью и особенно сестру, что ей нравится учиться в школе, что она потеряла свои часы и поэтому взяла чужие, что браслет стащила, потому что ей не нравится эта девочка, а деньги ей были нужны, чтобы купить новую пластинку.

Она несла всю эту чепуху в надежде, что вот доктор сейчас встанет и пойдет звонить родителям, чтобы они немедленно забрали ее из школы. Но вместо этого доктор Омерод, слушавшая ее очень внимательно, внезапно улыбнулась и сказала:

- Ты хорошо поработала над собой, Гарриет. В твоем поведении наметился большой прогресс. Ты научилась быть честной сама с собой. Не всем взрослым это удается. Я горжусь тобой. Я поговорю с мисс Эдмундсон и спрошу ее мнение, но мне кажется, что ты на правильном пути. Конечно, мы еще проведем несколько сеансов, но, по моему мнению, ты вполне здорова.