Файона Гибсон - Одиночество вдвоем Страница 9

Рональд случайно забрел сюда, после того как в поисках прачечной завернул не в ту сторону. От него исходила уличная свежесть, даже тогда, когда он сидел за столом и нехотя ел салат из экзотических фруктов «Бомбей микс». Музыка звучала так громко, что я не слушала его, а только зачарованно смотрела на движения его губ. Его зубы были белые, как корректирующая замазка марки «Типп-экс».

Музыка резко оборвалась. Но мы по инерции продолжали кричать.

— Я собираюсь за город на следующей неделе, не хотите присоединиться? — орал он.

— Что? В палатке? — голосила я в ответ.

Он рассмеялся:

— Раньше не приходилось спать в палатке, да? Вы из тех, кто предпочитает массовые увлечения, любит шикарные гостиницы?

Он обвел комнату суровым взглядом. Венди затягивалась сигаретой, которую взяла у младшего редактора. На дне моего стакана оказался песок.

Так как Рональд был очень привлекательным малым — и мог бы (потому что соответствовал высоким модельным стандартам) фотографироваться для иллюстрированных каталогов спортивной одежды для выписки товаров почтой, — то, сказала я себе, лучше спать с ним в палатке, чем одной в шикарных гостиницах. В следующую субботу в восемь часов утра мы отправились в Северный Девон и до обеда уже были на ферме его дяди. Оказавшись с Рональдом наедине, я постаралась, чтобы на мне, кроме увлажняющего солнцезащитного крема, ничего не было. Потом в серо-зеленой нейлоновой палатке я изучала его покрытое засосами тело, а он ругал меня за мою неуемную исступленность. Нас разбудил стук дождя. Рональд заставил меня вымыться в медленно текущей родниковой воде апельсиновым мылом. А затем внимательно следил, как я намазывалась увлажняющим кремом. Видимо, это испортило ему настроение, и он сказал, что помощи от меня никакой. Когда мы разобрали палатку, он стал кричать, что я потеряла чехол для нейлоновой палатки.

— Я не теряла его, а просто засунула в чехол свой джемпер и сделала из него подушку.

Он ходил кругами, потом, в порыве ярости, запустил в меня колышком от палатки. Колышек просвистел мимо моей щеки, едва не задев ее, и упал в высокую траву. Двадцать пять минут мы потратили на то, чтобы найти этот колышек.

Обратно возвращались молча. Он гнал без остановки до самого моего дома.

— Спасибо за прекрасные выходные, — только и сказала я.

Вечером того же дня я позвонила Рональду и сказала, что нет смысла продолжать наши отношения.

— О’кей.

Я ждала, что он что-нибудь добавит, например: «Все равно было здорово, правда?» или «Ты прелесть, Нина».

— Ты слушаешь меня? — спросила я.

В ответ он демонстративно зевнул. Этого следовало ожидать: все случилось слишком скоропалительно. Просто поиски привели его не туда.

Мне не удается заснуть из-за этих предстоящих жутких съемок у Элайзы. Надо позвонить и сказать, что я передумала, и вообще, что это несерьезно. Постоянный недостаток сна заставляет сказать «да» совершенно непроизвольно. До рождения Бена сон мне казался скучной, но необходимой процедурой, способствующей обновлению клеток. Впрочем, я никогда не спешила поскорее лечь в постель. Вставая по утрам, не думала, сколько часов я проведу в вертикальном положении, прежде чем снова нырну под пуховое одеяло.

Теперь же я думаю только о сне. Я мечтаю не об удовольствиях, которые мне может доставить мужчина, а просто лежу с закрытыми глазами. В моем воображении связанные со сном предметы одежды приобретали реальную картину в виде хлопчатобумажных ночных рубашек, фланелевых пижам, даже толстых шерстяных носков. В этих фантазиях я лежу по диагонали, поперек кровати, на спине, с широко раскинутыми руками, чтобы занимать максимум места. В этой комнате нет места ни для мужчины, ни даже для ребенка.

…В жизни Бена все вверх тормашками: днем он спит, ночью бодрствует. По этому поводу «Руководство по уходу за ребенком» пишет: «Люди не созданы для ночного сна. Ночь — самое безопасное время для охоты, и нам надо идти на поиски пищи». Я с этим почти согласна, так как примерно каждые два часа между десятью вечера и рассветом Бен резко открывает глаза и взгляд его приобретает хищное выражение человека, который скорее пойдет рыскать по лесу в поисках добычи, чем уютно лежать под одеялом с аппликациями в виде зайчиков.

Иногда по вечерам у него такой вид, словно он вообще не собирается спать. Я занимаюсь разбором последствий хронического недосыпания: вялость, перепад настроений, неуклюжесть, головокружение, раздражение кожи, недееспособность, апатия к работе, временная потеря памяти и другие болячки, о которых я забыла. Сон занимает так много моего мозгового пространства, что там совсем мало места для остального. Я едва в состоянии одеваться сама, чтобы не потерять при этом свой лифчик и не найти его спустя несколько часов висящим на хромированном крючке, где должна быть прихватка. Однажды, гуляя по парку, я умудрилась потерять ключ от входной двери и попросила Джонатана приехать.

В ожидании пока он вернется, я прохаживаюсь с коляской вдоль нашей изгороди, стараясь не привлекать внимания переходящей дорогу сердитой четы, на чьих грозных лицах можно прочитать: «Наблюдательный пункт местного сторожа». Стараясь придать себе дружелюбный вид, я начинаю петь колыбельную песню, хотя Бен и так спит. Наконец на нашей дороге с грохотом останавливается автомобиль, из которого выскакивает Джонатан, мой спаситель, с ключом от двери.

Так как мои умственные способности, похоже, оставляют желать лучшего, Джонатан берет на себя роль заботливого отца и занимается приготовлением еды. Я смотрю, как он отмеряет смесь в бутылочку Бена, одновременно умелыми отцовскими руками помешивает ароматный соус из базилика, чтобы съесть его со свежим телячьим языком, который он прихватил для ленча.

— Ты так здорово все делаешь, я так не умею.

— Ты молодец, и я горжусь тобой, — успокаивает он меня.

— Насчет съемок Бена не беспокойся. Не надевай на него никаких матросских костюмов, как обычно делают помешанные на шоу-бизнесе матери. Ничего лишнего. Пусть на нем будет какая-нибудь кофточка на пуговичках и штанишки, — поясняет Элайза по телефону.

— Ползунки.

— И не забивай себе голову его прической. Мы все сделаем на съемках.

Я вынимала подгузник из ползунков Бена и думала, как сделать, чтобы подгузник не очень сильно выпирал. Увидев на теле ребенка сыпь, я с ужасом замираю. Неужели, что-то серьезное? Может быть, Элайза не захочет фотографировать его с этими белыми пупырышками? Что это — повод не идти? Или всему виной семейные неприятности? Сначала я стала жертвой контейнера для подгузников. После этого в кухонном комбайне соскочили рабочие ножи и разодрали мне руку. Я согласилась на это предложение из чисто эгоистических побуждений, из элементарного желания пойти с кем-нибудь, кто угостит меня ленчем. Соблазнительно, да, но какой ценой? Вдруг кто-то захочет побрызгать его голову лаком для волос или воспользоваться наводящим ужас пинцетом для выщипывания бровей. Если так, то мы сразу уйдем. Здоровье Бена для меня превыше всего. Ведь я его мать.