Джессика Марч - Иллюзии Страница 9

Отвечая на вопросы о своем доме, она называла имя отделавшего его декоратора и отвергала утверждение, что Вилли Делайе – суперженщина. Модные журналы внушали одиноким женщинам, что они, как и их замужние сестры, заслуживают уютного дома и должны стремиться создавать себе комфортабельное жилище. Правда Вилли была не модной. Жить в одиночестве – она не допускала эту мысль даже для самой себя. Казенно обставленная меблированная квартира – это было так далеко от ее желаний, суть которых заключалась в том, чтобы иметь действительно настоящий теплый дом, мужа и детей. А вместо этого она выбрала сугубо деловую, прозаическую обстановку, которая устранила суматоху в ее душе и помогла направить всю свободную энергию на выполнение поглощающей ее целиком работы.

В ее платяном шкафу было много секций. В одной из них висела одежда, которая была необходима для важных встреч. Здесь были развешаны подобранные по цвету шикарные шелковые костюмы на подкладке и платья. В нижнем ящике лежали различные аксессуары. В другом стоял ряд обуви, около дюжины пар удобных и нарядных туфель. В следующей секции так же аккуратно была сложена спортивная одежда и платья для коктейлей.

«Одежда играет большую роль, – всегда говорила Вилли своим интервьюерам. – Но, с другой стороны, тратить много времени на одежду не стоит. Я одеваюсь быстро и с „закрытыми глазами“. Женщине даже больше, чем мужчине, следует одеваться соответственно своему положению и стилю».

Но сейчас, лихорадочно обдумывая, что надеть, она была далека от мысли сохранить свой стиль. Одежда была перекинута из шкафа на кровать, небрежно брошена и смята. Черный шелковый костюм казался слишком мрачным, красный – слишком кричащим, и она остановила свой выбор на чудном платье бронзового цвета.

Затем она начала выбирать чулки. Всегда ходить в чулках она приучилась восемь лет назад, когда ей исполнилось тридцать. Природа одарила Вилли очень красивой фигурой, кроме того, она вообще сохранила моложавость. Всегда пользовалась хорошим туалетным мылом и духами, кремами из трав, освежая и смягчая свою прекрасную золотистую кожу.

Она применяла косметику так, как ее научила мама. На щеки наложила розовые румяна, подкрасила тушью ресницы и подвела голубой линией прекрасные, удивительные глаза. Последним штрихом она ловко подкрасила губы и на этом закончила туалет.

Пока оставалось время, она виртуозно скрутила волосы и сделала великолепную прическу. Затем надела выбранный ею наряд и только начала выбирать сережки, как раздался звонок.

Это Джедд.

Она подбежала к двери и стала ждать, когда он поднимется. А затем... затем он появился. Худое аристократическое лицо, словно иллюстрация к греческим мифам. Гладкое и смуглое, оно перерезалось небольшим шрамом, который превращался в ямочку, когда он улыбался. Его черные глаза много обещали, но только лишь обещали... Он был в сером костюме и белой рубашке, выглядел очень изящно и был грациозен.

– Привет еще раз. – Его грубоватый голос воскрешал многое в ее памяти. Она вспомнила, как он целовал ее волосы, вспомнила его руки, так нежно ласкавшие ее, и еще, и еще...

– Привет, привет, – открыто ответила она, мысленно все еще наблюдая их последнюю встречу. – Ты подстригся, – с упреком сказала Вилли.

Он засмеялся.

– Я просто в восторге от того, что ты заметила это. Мой парикмахер сказал, что длинные волосы придают мне вид бродяги, и что с ними я не вписываюсь в сегодняшний день.

– Почему же? – спросила она. – Я думала, что ты просто рекламируешь себя.

– О, Вилли, – он улыбнулся, хотя глаза его оставались серьезными. – Давай не будем начинать... не будем. Давай просто немного побудем мужчиной и женщиной. Что касается меня, то я бы с удовольствием чего-нибудь выпил. А как ты?

Она открыла охлажденный «Монтречет» и наполнила два тонких бокала.

– Будем здоровы, – сказала она и подняла свой бокал.

– За любовь, – сказал он, и его слова повисли в воздухе, ожидая ответа. Она не ответила. Джедд оглядел большую гостиную, обставленную дорогой мебелью. – Очень красиво, но это не для твоей души.

– О? – протянула она, вопрошая, – а для чего же еще?

– Для твоего имиджа. Так же, как и моя стрижка – для моего. Вот сидит Вилли Делайе. Ее жизнь сложилась успешно, и она при деньгах. Но это еще никак на тебе не отразилось, моя Вилли...

И опять он задел в ее душе те струны, которые она так тщательно скрывала.

– Твоей Вилли больше не существует, – сухо сказала она, – и я благодарю Бога, что это так. Благодарю так же, как и за это место, за это платье, за все эти удобства. Я очень занята...

– У тебя нет времени даже для любви?

Его слова прозвучали так возбуждающе и заманчиво.

– У меня его нет для пустых историй.

В небольшом ресторане «Гринвич Виллидж» они походили на трогательных влюбленных из старинного романа, обедая под тихие звуки музыки, которая доносилась из бара. Двое прекрасных, элегантных людей, которых разделяло небольшое пространство.

– Здесь хорошо, – сказала Вилли, – но я ожидала от тебя «Лютек» или «Ле Цирк».

– Да, моя Вилли, – его черные глаза лукаво блеснули, – ты все еще сноб... расставляющий всех людей по полочкам, так, чтобы можно было без забот оперировать ими, как хорошими клише.

– Сноб? Я? Ты сумасшедший, Джедд Фонтана. Ты единственный, ты... и этот самодовольный Палм-Спрингс, крысиная упаковка. Вы думаете, что мир принадлежит вам, и что лучше вас нет никого...

– Может, это и так, – прервал он ее, взяв ее руку в свою. – Может, мы и есть легкомысленные, испорченные козлы. Но каковы вы? Вы отвергаете людей только потому, что они не думают, как вы. Разве это не снобизм?

Вопрос остался без ответа. Джедд вывел ее из равновесия, что с ней случалось редко даже в зале суда.

– А что тебя привело в Нью-Йорк? – спросила она, не отвечая на пожатие его руки, прислушиваясь только к ритму своего пульса. Ей нравилась его прямота, но она не доверяла ему. – Что еще?

– Бизнес.

– Семейный бизнес?

– Ты спрашиваешь об этом как о преступлении, – сказал он тихо с некоторой горечью.

– Имей совесть ответить, если, конечно, она у тебя есть, – сухо добавила она.

Джедд Фонтана пристально рассматривал лицо, которое вот уже столько лет вызывало у него волнение, припухлые губы, созданные для поцелуя и сейчас сжатые так, как только она одна могла это делать. Он хотел забыть о ней, но ничье лицо не могло заслонить в его памяти это.

– Моя совесть чиста, адвокат. Но я удивлен, что после стольких лет, имея дело с законом, ты видишь во всем только белое и черное. А есть и промежуточный, серый цвет, как ты знаешь...

Она наклонилась к столу, не собираясь сдаваться.