Джоан Коллинз - Любовь, страсть, ненависть Страница 91

Она постучала в соседнюю дверь.

– Ты готова, Агата? – прокричала она своим тонким девичьим голосом, в котором уже чувствовался американский акцент. – Пора идти, слышишь?

Ей очень хотелось весело провести время сегодня вечером и, если получится, еще больше очаровать Джулиана Брукса.

Ирвинг и Шерли тоже заканчивали одеваться. Ирвинг прекрасно чувствовал себя в свободных темных брюках и старой рубашке. Он мало заботился о своей внешности. Единственное, что его интересовало, была работа.

А Шерли суетилась у зеркала. Новое яркое платье в оранжевых и желтых тонах никак не скрывало полноту ее необъятной талии. Она не переносила солнце, поэтому лицо у нее было мучнисто-белого цвета. Полуседые волосы, завитые мелким бесом, плотно облегали голову. Это выглядело старомодно, нелепо и ужасно не шло ей. Сейчас она была очень похожа на Харлоу Маркс. Шерли старалась выжать из косметики все, что только возможно, чтобы к моменту встречи с Умберто Скрофо выглядеть как можно лучше. Умберто Скрофо или Хьюберт С. Крофт – ее не волновало, что за имя он там себе придумал. Накануне он позвонил Франковичам и сообщил им, что теперь, когда он будет снимать американский фильм, ему хотелось бы, чтобы его имя звучало на американский манер. Как Умберто Скрофо его знали только Ирвинг, Рамона и Шерли, и он сказал, что ему было бы очень приятно… что он бы оценил… что он даже настаивает… чтобы они никогда и ни за что не обращались к нему так, помня, что он теперь Хьюберт С. Крофт. Черт возьми, да она станет называть его хоть Дональдом Даком, если это поможет их общему делу. Скрофо может быть уверен в поддержке Франковичей, потому что он именно тот человек, который в состоянии вернуть в сценарий огромные батальные сцены и бесконечные лирические диалоги, которые Захария Домино и Николас Стоун безжалостно оттуда выбросили. Скрофо станет их защитником. Он будет вести себя так же строго и властно, как в Италии, внушая страх некоторым членам обслуживающего и технического персонала. Это не так уж и плохо. Это будет даже внушать уважение. Этакий жестокий надсмотрщик. Скрофо сделает так, что это будет их фильм. Картина в духе Франковичей, и критики не будут рассыпаться в похвалах только режиссеру и артистам, забывая по привычке нелегкий труд сценаристов. Прикалывая к платью изумрудную брошь, Шерли злобно улыбнулась. О да, она будет называть его так, как он хочет, пока он будет поддерживать у съемочной группы уважительное отношение к Франковичам, все время напоминая о их роли в создании картины. Скрофо даст им то, что они заслужили: славу и деньги.

Глава 9

Рамона была само очарование. Она ждала гостей в главном, выложенном мрамором зале. На ней было тонкое белое шелковое платье классического покроя, черные как смоль волосы украшал старинный бриллиантовый гребешок, подаренный князем, в ушах сияли два огромных грушевидных бриллианта, несколько бриллиантовых браслетов были надеты на запястья. От нее веяло прохладной элегантностью и очаровательным возбуждением, когда она приветствовала каждого входящего гостя.

Агата и Доминик приехали первыми. На Агате было длинное, в цветочек, платье, какие обычно носят почтенные дамы. Она выглядела в нем совершенно нелепо. На ее обычно непроницаемом лице был написан благоговейный трепет. Она была не просто гостьей в одном из самых известных домов мира, она увидит своего идола. Он улыбнется ей. Потом они шутливо о чем-нибудь поболтают, и он поймет, какая она веселая и образованная.

Агата взяла стакан с минеральной водой и была счастлива, что может, присев на край дивана, любоваться невероятным закатом и ждать приезда Джулиана.

Доминик медленно прохаживалась рядом. Она выглядела сегодня вечером намного старше своих шестнадцати лет. Ее загоревшая кожа приобрела золотисто-медовый оттенок. Весело подходя к гостям, она болтала и шутила с ними с дружеской непосредственностью и легкостью.

Агата завидовала ей. Где она научилась так себя вести, когда успела стать такой опытной, так легко знакомиться с людьми? Всего несколько месяцев назад она была обыкновенной французской школьницей. Теперь это была настоящая женщина, актриса, красивая и уверенная в себе. В ее присутствии Агата чувствовала себя как самая последняя деревенская простушка.

Вскоре в мраморном зале раздавались шутки и смех голливудских звезд, местных знаменитостей и политических деятелей. Блуи и Ник были поражены колоссальными размерами дома.

– Боже всемилостивый! – присвистнул Блуи. – В свое время я видел кое-какие чудеса, но это превосходит все. Кремовая, вишневая, сахарная лазурь, вот это да!

Ник кивнул головой. Несмотря на то, что он прожил в Америке уже десять лет, он никак не мог привыкнуть к роскошным, зачастую вульгарным проявлениям повседневной жизни звезд, продюсеров и режиссеров высшего голливудского общества. Однако эта вилла была такой необычной, такой безумно роскошной, что с ней не могла сравниться никакая другая. Его глаз режиссера был очарован красотой пейзажа, дорогими картинами, скульптурами и другими предметами роскоши, размерами и оригинальным расположением комнат. Он решил пройтись по дому, чтобы все получше рассмотреть.

Как всегда, измученные фотографы из «Лайф», «Лук», «Вог» и других киножурналов были так взволнованы, что суетились и отталкивали друг друга, чтобы сделать снимок получше. Здесь было столько звезд, что на них, пожалуй, не хватит пленки. Приехала Лана Тернер со своим новым мужем, Лексом Баркером. Волосы у нее были нежно-серебристого цвета, а загар темнее, чем у любого мексиканского официанта. Баркер был красив настолько, что вполне мог считаться звездой. Хедда Хоппер и Луэлла Парсонс прислали только своих дублерш, а пользующиеся большим влиянием разговорчивые Уолтер Уинчелл и Гаррисон Каролл из «Геральд Икземинер» прибыли лично и сейчас, влившись в толпу болтающих о пустяках гостей, весело смеялись и шутили. Шум голосов перекрывал даже музыку бродячих музыкантов.

Как только диск солнца коснулся горизонта, гости собрались в конце огромной террасы, чтобы посмотреть на великолепный закат. Даже официанты остановились, восхищенно глядя на солнце, ведь для мексиканцев оно было символом вечной жизни. Все буквально онемели от изумления, когда солнце быстро и печально закатилось на западе, осветив на прощание землю ножным оранжевым светом. Это было такое непередаваемое зрелище, что все не сговариваясь зааплодировали. Музыканты заиграли еще громче, а «Маргаритас» в бокалах все больше горячило кровь. Вокруг царило праздничное возбуждение.

Никто не обратил внимания на появление Хьюберта С. Крофта. Он стоял на самой верхней ступеньке мраморной лестницы и наблюдал за гостями, которые, ахая и охая, восхищались закатом. На его губах играла презрительная улыбка. Все они казались ему просто детьми…