Бунт Хаус - Калли Харт Страница 96

Рэн выскакивает из машины так быстро, что его дверца захлопывается, и он уже открывает мою, прежде чем я замечаю, что он ушел.

Внутри «Косгроув» — сплошная мешанина разномастных принадлежностей. Здесь повсюду есть причудливые, необычные предметы, начиная от чучел лосиных голов и заканчивая индейскими гобеленами на стенах. От старой черно-белой фотографии строителей, сидящих на карнизе наполовину построенного небоскреба в 1920-е годы, до английской телефонной будки, стоящей в углу, как будто она просто необъяснимо упала с гребаного неба и приземлилась там сама по себе. В баре пахнет несвежим пивом и опилками, но это успокаивающий запах, и даже липкая пленка, покрывающая стулья, столешницы, потертую стойку бара и почти все остальное внутри здания, не умаляет его странного, потустороннего очарования.

Рэн стоит в центре тихого бара, засунув руки в карманы, и оглядывается по сторонам, словно не знает, что делать с этим местом.

— Сегодня здесь есть клиенты, — замечает он. — Обычно нет.

Невысокий, приземистый мужчина задиристо пробирается через ряд вращающихся дверей салуна, которые предположительно ведут на задний двор, и его лицо мрачнеет, когда он видит Рена.

— Никакого сообщения, — ворчит он, грохоча за стойкой бара. — Я думал, мы договорились, что ты напишешь мне, прежде чем появишься. Не можешь же ты просто так появиться из ниоткуда и шпионить за мной, — ворчит он.

— Я ни на что такое не соглашался, — устало вздыхает Рен. — Это мой бар. Я могу появиться, когда захочу. И я вовсе не шпионю за тобой, Паттерсон. Мы хотим позавтракать. Это все.

Паттерсон косится на него.

— Мы?

Рэн наклоняет голову в мою сторону, где я стою, прислонившись к стойке бара. Паттерсон видит меня и вздыхает с облегчением.

— Ну, по крайней мере, ты не притащил сюда этих животных. Слава Богу. — Он говорит о Дэшиле и Паксе, я уверена. Пройдя вдоль стойки бара, старик останавливается передо мной, оглядывая меня с головы до ног. — У тебя все зубы свои? — спрашивает он.

Я стараюсь не выдать удивленного смешка.

— Да, сэр.

— Значит, ты не из города. У тебя больше денег, чем здравого смысла, и ты думаешь, что мир все еще должен тебе?

Я серьезно качаю головой.

— Нет, сэр.

— Тогда ты, наверное, не из этой их школы. Я не знаю, где он нашел тебя, красавица, но ты слишком хороша для него. Мой совет? Убирайся сейчас же, пока еще можешь.

Я даже не знаю, что на это ответить. Но я не говорю ему, что учусь в Вульф-Холле. Чувствую, что он будет меньше влюблен в меня, если я исправлю его предположение.

Рэн стоит позади меня, тихо рыча.

— Она слишком мила для меня, но это не твое собачье дело, старина.

Мы заказываем огромное количество еды и едим ее на задней скамейке для пикника, подальше от любопытных глаз четырех клиентов в баре. Как только мы заканчиваем, Рэн провожает меня обратно в машину и говорит, что мы вообще покидаем Маунтин-Лейкс. Впервые с тех пор, как я прибыла в Вульф-Холл, я покидаю город и не оглядываюсь назад.

Глава 30.

РЭН

ДО ЭЛОДИ мое лучшее поведение выглядело совсем иначе. Я бы послал Паттерсона за его дерзость и, наверное, выгнал бы всех из бара. С тех пор как Элоди стала моей девушкой, я столько раз сдерживал свой гнев и не давал ему волю. Дело дошло до того, что я даже делаю это, когда ее нет рядом, мучимый совестью, на которую до сих пор почти не обращал внимания. За каждым действием, каждой мыслью, каждым словом скрывается мучительный вопрос: что бы Элоди подумала обо мне, если бы увидела меня сейчас?

Это тяжелое бремя - этот сдвиг в поведении. Все не приходит само собой, это требует постоянной работы, и новые ограничения, которые я наложил на себя, раздражают меня, как ничто другое.

Хотя она не просила меня меняться.

На самом деле она ни о чем меня не просила, но это гложущее желание сделать ее счастливой, заставить ее всегда гордиться мной остается постоянным. Для нее я хочу быть лучше, чем когда-либо была моя грязная, гнилая душа.

Поездка достаточно длинная, чтобы потребовать музыки. Я включаю радио, и Элоди сразу же переключает станцию с хардкорного металла, который я обычно выбираю, на что-то более мелодичное. Я ненавижу это хипстерское увлечение и все американское дерьмо, которое пришло вместе с ним, но в первый раз я не чувствую, что собираюсь ударить кулаком по приборной панели, когда слышу бренчащие гитары и претенциозные ритмичные тексты песен. Похоже, ей это нравится, и мне тоже.

Я стараюсь не реагировать, когда она начинает петь, ее голос сладкий и яркий, всегда на секунду сбитый с ритма или очень немного не настроенный, но мои внутренности бунтуют. Ей все равно, если она не попадет в каждую ноту. Она поет просто для удовольствия, а когда замечает, что я краем глаза смотрю на нее, то невольно смеется надо мной. Она — все хорошее и светлое в этом мире, и быть в ее присутствии — все равно что выйти из тюремной камеры после стольких долгих, темных лет и наконец почувствовать солнце на своем лице.

Я настолько сломлен и испорчен, что мне всегда казалось, что грубые, зазубренные части меня никогда не смогут снова собраться вместе. Я никогда даже не осмеливался думать о подобном. Но каким-то образом за последние несколько недель Элоди снова собрала меня воедино, даже не пытаясь это сделать.

Мы прибываем в поместье сразу после полудня. Мы всего в двух часах езды от академии, но с таким же успехом можем быть и за полмира оттуда. День кажется полным возможностей, разрывающихся по швам от потенциала. Элоди в замешательстве морщит лоб, когда я проезжаю через высокие металлические ворота и спускаюсь по длинной широкой подъездной дорожке к внушительному зданию впереди.

— Монмут-Хаус? — насмешливо говорит