Мари-Бернадетт Дюпюи - Возлюбленная кюре Страница 40

– Допускаю. К сожалению, мадам Менье уже не может дать показания, и мы вынуждены верить вам на слово. Перейдем к другому вопросу. Мэр городка показал, что вы явились к нему в шесть утра. Было еще темно. Ваша спешка с похоронами выглядит очень подозрительно. И последнее: нам удалось выяснить, что вашего предшественника, отца Биссета, также обвиняли в интимной связи все с той же мадам де Салиньяк, которая, похоже, предпочитает мужчин в сутане. В связи с этим обвинения Анни Менье в ваш адрес приобретают бо́льший вес.

Ролан Шарваз почувствовал, как кровь отливает от лица. Он принял мученический вид и ничего не ответил.

– И это еще не все, господин кюре, – продолжал чиновник. – На глазах у свидетелей вы напоили Анни Менье, которую мучила жажда, белым вином, предварительно его подсластив. Сахара в стакан вы добавили мало, всего одну щепотку. Теперь ваше заявление относительно того, что мадам де Салиньяк не приходила в пресбитерий одна. У нас есть свидетель, который заявляет, что она часто приходила к вам домой без сына.

– Я не услышал от вас ничего нового, – отозвался Шарваз насмешливым тоном. – Вы повторяете вопросы, на которые я уже отвечал. Никогда не думал, что слуги правосудия опускаются до сплетен и наговоров. Мадам де Салиньяк местные сплетники доставили много неприятностей задолго до моего приезда в Сен-Жермен. Я ее исповедник и друг ее мужа.

Следователь кивнул. Он воздержался от упоминания о дыре в полу, существование которой еще предстояло проверить. Еще раз кюре разрешили удалиться, и его уверенности и спокойствия хватило на то, чтобы посеять в умах чиновников сомнение. Доказательств его вины у них на руках не было, поэтому и с обвинением спешить было нельзя, чтобы не ошибиться. В этот вечер настал черед Матильды быть услышанной.

Колен де Салиньяк проводил жену в мэрию, поскольку она призналась ему, что очень боится предстоящего допроса. Она покрыла голову черной кружевной мантильей и отчаянно цеплялась за руку супруга.

Дежурный жандарм открыл дверь в кабинет и впустил молодую женщину, а ее супругу было приказано подождать в коридоре.

– Крепись, дорогая, – сказал доктор жене. – И ничего не бойся! Отвечай честно на вопросы, которые тебе будут задавать.

В иных обстоятельствах Матильда улыбнулась бы про себя иронии, таившейся в этой рекомендации. Однако она понимала, что придется лгать, изображать невинность и спокойствие – делать все ради своего спасения и чтобы снять подозрения с любовника.

Стоило ей переступить порог, как следователи переглянулись – настолько их впечатлила красота молодой женщины и достойная манера себя держать. Она казалась очень молодой и очень ранимой.

Секретарь суда, ответственный за ведение записей, выдвинул для нее стул. Матильда присела, оказавшись лицом к лицу с судейскими чиновниками. На мгновение ей показалось, что она уже на процессе и смотрит в глаза своим судьям.

– Мадам де Салиньяк, мы выслушали показания, свидетельствующие не в пользу целомудренности, какой можно было бы ожидать от супруги всеми уважаемого доктора и матери семейства. Что вы на это скажете? Речь идет об отце Биссете, чья дружба с вами навлекла на него порицание церковных властей, и о вашей не столь продолжительной, но не менее скандальной дружбе с нынешним кюре Роланом Шарвазом.

– Все это отвратительные наветы, – промолвила Матильда нежным голоском. – Сплетни! Мы с подругами поступили неосмотрительно, пригласив отца Биссета на пикник. Нас тут же обвинили в распущенности. Но ведь никому не запрещено приятно проводить время в обществе друзей!

Уверенность понемногу возвращалась к Матильде, настолько она была настроена убедить законников, что перед ними – невинная жертва.

– Господа, помимо того, что мой супруг доктор, он также имеет дворянскую фамилию, что многим не нравится, и обширное имущество в окрестностях Сен-Жермен, включая земли и фермы. У нас хороший достаток. Все это порождает зависть.

– Продолжайте, – распорядился чиновник, когда она, вздохнув, на некоторое время замолчала.

– Ах да… Нашей семье завидуют, нас критикуют. Если в жаркий летний день я выхожу из дома в легком платье, меня тут же уличают в нарушении приличий. Если зимой я надеваю накидку с капюшоном – мне приписывают нежелание быть узнанной, как если бы я спешила на свидание.

– В ваших рассуждениях есть резон, – проговорил следователь преклонных лет. – Но вас видели у постели Анни Менье во время ее продолжительной агонии, и ризничий говорит, что вы часто посещали пресбитерий, когда ваш супруг отсутствовал или служанка кюре уходила по делам.

– Да, я приходила к отцу Ролану поговорить об успехах моего единственного сына в изучении катехизиса! – возмутилась Матильда, чьи щеки зарделись от смущения. – Помимо этого мы обмениваемся книгами, а потом обсуждаем прочитанное. Это дурно?

– И да и нет. Мадам де Салиньяк, прошу вас ответить, навещали ли вы упомянутую Анни Менье в пресбитерии накануне ее кончины.

– Нет! – не подумав, солгала Матильда, настолько ей не хотелось оказаться замешанной в этом деле. – Смотреть, как мучается несчастная… О нет, это было бы слишком ужасно! К тому же мой сын заболел и не вставал с постели. Я не хотела оставлять его без присмотра.

Законники устроили небольшое совещание. Взволнованная Матильда не спускала с них глаз, опасаясь, что допустила ошибку. Интуиция ее не обманула.

– А как вы объясните, что школьный учитель, мсье Жан Данкур, показал, что в тот вечер вы были в пресбитерии и даже заходили в комнату к больной. Очень скоро вам обоим стало дурно от запаха, и вы с мсье Данкуром вышли подышать свежим воздухом, пока ваш супруг оставался возле больной.

– Не знаю… Наверное, я запамятовала, – пробормотала молодая женщина. – Мы очень волновались и расстроились. Особенно я, потому что я знала Анни лучше, чем другие.

– Объяснитесь, мадам.

– Я познакомилась с Анни Менье в Ангулеме, в ее родном квартале Умо. Ее посоветовал мне один торговец, а также моя старшая сестра. Отец Ролан в то время как раз подыскивал прислугу, и я взялась ему помочь. Анни отрекомендовали нам как серьезную и трудолюбивую женщину, однако я быстро в ней разочаровалась. Эта женщина выпивала и показала себя раздражительной, капризной и ленивой.

– Кюре описывает Анни в тех же выражениях, а вот Эрнест Менье, сын покойной, нарисовал намного более выигрышный портрет своей матери, которую любил всем сердцем.

Нервничая все больше, Матильда посмотрела в окно. Голая черная ветка тополя раскачивалась на ветру на фоне серого неба. Кто-то из следователей откашлялся, другой строгим тоном продолжил:

– Также по вашему распоряжению ваша служанка, Сюзанна Бутен, отнесла в пресбитерий травяной отвар.

– А что в этом дурного? Я сказала мужу, что хочу приготовить для Анни отвар, и он не стал возражать. Я взяла тра́вы, которые хорошо помогают при желудочных коликах: мяту, вербену и бадьян. Неужели вы упрекнете меня в том, что я хотела облегчить страдания больной?

– Между тем, чтобы облегчить страдания и положить им конец, один шаг, мадам! – отрезал ее собеседник. – Можете быть свободны.

– Положить конец? – возмутилась Матильда. – Как вы смеете даже предполагать такое! И это при том, что все ваши подозрения основываются на банальном злословии!

Она встала и вышла из комнаты, смахивая слезы, – сама невинность, страдающая от безосновательных обвинений.

Бледный от волнения Колен заключил ее в объятия.

– Ты достойно пережила эту муку, дорогая?

– Это было ужасно, Колен! Прошу тебя, пойдем домой! Я вся дрожу!

Дома чету де Салиньяков ожидал приятный сюрприз: приехали родители Матильды и привезли с собой Жерома.

– Мама! Мамочка любимая!

С этими словами мальчик кинулся матери на шею.

Матильда ласкала сына, но у ее радости был горьковатый привкус. Ее не покидало ощущение нависшей угрозы. Стало ясно, что ее подозревают в убийстве наравне с любовником, и нужно было найти в себе силы пережить долгие часы тревог и ожидания.

«Расследование застопорилось из-за отсутствия доказательств вины!» – сообщила своим читателям ангулемская пресса и региональная ежедневная газета.

Ко всеобщему облегчению, следователи из Сен-Жермен уехали. Они столкнулись с серьезной дилеммой: взять под стражу предполагаемых подозреваемых на основании информации, которая могла оказаться измышлением недоброжелателей, либо повременить с арестом. Тем более что речь шла о супруге почтенного доктора и священнослужителе, который, по отзывам прихожан, усердно исполнял свои обязанности.

Жители же Сен-Жермен с трепетом ожидали начала судебных заседаний, в ходе которых иные были бы вынуждены давать показания.

Если и оставалась возможность повлиять на свидетелей, чье мнение могло склонить чаши весов Фемиды в ту или иную сторону, то только на этом этапе расследования.