Эдвард Уилсон - Хозяева Земли Страница 2

Тем не менее напрашивается вывод, что новый стиль был не единственной целью поисков Гогена. Его также глубоко интересовала человеческая природа — что она есть на самом деле и как ее изобразить. В салонах европейской Франции, особенно Парижа, тысячи голосов кричали, требуя внимания, а интеллектуальной и художественной жизнью заправляли признанные авторитеты, не видевшие дальше своей области знаний. Гоген понимал, что никто из них не мог бы создать новую гармонию из этой какофонии.

Это было возможно в более простом и в то же время абсолютно функциональном мире Таити. Именно здесь была надежда докопаться до самой сути человеческой природы. В этом отношении Гоген был заодно с Генри Дэвидом Торо, который чуть раньше уединился от общества в маленькой хижине на берегу Уолденского пруда, чтобы «...иметь дело лишь с важнейшими фактами жизни и попробовать чему-то от нее научиться,

[...] сделать в ней широкий прокос, чисто снять с нее стружку, загнать жизнь в угол и свести ее к простейшим ее формам...»1.

Такое восприятие мира лучше всего выражено на огромном (3,6 м в длину) шедевре Гогена. Приглядитесь к нему. На фоне расплывчатого смешения таитянских пейзажей, гор и моря мы видим ряд человеческих фигур. Большинство из них — женщины, ведь это Гоген таитянского периода. Как реалистичные, так и сюрреалистичные, они представляют собой жизненный цикл человека. Художник предполагал, что зритель будет рассматривать их справа налево. Младенец в правом нижнем углу символизирует рождение. Взрослая фигура неопределенного пола с поднятыми руками, стоящая в центре, — символ индивидуального самопознания. Немного левее — молодая пара, юноша срывает яблоко, девушка кусает другое, — Адам и Ева, жаждущие знаний. В левом нижнем углу сидит сгорбленная старуха с искаженным мукой и отчаянием лицом, символизирующая смерть (считается, что на ее создание художника вдохновила гравюра Альбрехта Дюрера «Меланхолия» [1514]).

С заднего плана левой части картины на нас смотрит голубой идол, поднявший руки в ритуальном жесте — возможно, благосклонном, а возможно, и враждебном. Сам Гоген описал его смысл с многозначительной поэтической двусмысленностью.

«Этот идол — не стоит понимать его буквально, он скорее фигура, в нем нечто животное, но все же меньше животного, и в моем воображении вот он, перед хижиной, стал одно с природой, властвует над нашим первобытным духом, в страданиях придуманное утешение перед лицом величия неразрешимой загадки нашего происхождения и нашего будущего» (курсив Гогена).

В верхнем левом углу картины художник написал ставшее знаменитым название этого полотна: D’o'u Venons Nous/QueSommes Nous/Ob Allons Nous1.

Картина Гогена — не ответ, а вопрос.

* Уолден, или Жизнь в лесу (перевод 3. Е. Александровой). — Здесь и далее примем, пер.

1 Откуда мы пришли? / Кто мы? / Куда мы идем? (фр.)

I. Почему существуют сложные формы общественной жизни?

1. Человеческая природа

«Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идем?» — эти предельно простые вопросы, написанные Полем Гогеном в углу его гениального таитянского холста, на самом деле являются центральными вопросами религии и философии. Сможем ли мы ответить на них? Иногда кажется, что нет. Но все же можно попробовать.

Современное человечество похоже на лунатика, балансирующего на грани между иллюзиями сновидений и хаосом реального мира. Сознание пытается, но не может нащупать точное место и время. Мы создали цивилизацию «Звездных войн» — с эмоциями каменного века, общественными институтами Средневековья и технологиями, достойными богов. Мы мечемся. Нас страшно сбивает с толку сам факт нашего существования; мы опасны как для себя самих, так и для всего живого.

Религия никогда не разрешит эту великую загадку. Со времен палеолита каждое племя, а их были бессчетные тысячи, создавало свой миф о сотворении мира. На протяжении долгого периода, когда наши предки творили мифы, потусторонняя братия беседовала с шаманами и провидцами. Сверхъестественные существа являли себя смертным в самых разных обличьях — как единый Бог, племя

богов, Святое семейство, Великий Дух, солнце, духи предков, великие змеи, всевозможные химеры, полулюди-полузвери, всесильные небесные пауки — все что угодно, все, что только могло привидеться во сне или в галлюцинациях или родиться в богатом воображении духовных лидеров. Эти существа отчасти оформлялись в соответствии стой средой, которая окружала их создателей. Полинезийские боги отделили небо от земли и моря, после чего была сотворена жизнь и появились люди. Пророки обитавших в пустыне патриархальных общин, в которых зародились иудаизм, христианство и ислам, создали образ божественного всесильного патриарха, говорящего со своим народом через Священное Писание.

В мифах о сотворении мира члены племени находили объяснение собственному существованию. Кроме того, эти мифы дарили людям ощущение, что именно их племя боги любят больше других. В обмен на благосклонность боги требовали абсолютной веры и повиновения. Эти требования были справедливы. Миф связывал членов племени нерушимыми узами. Он даровал верующим возможность самоопределения, внушал преданность, укреплял порядок, гарантировал исполнение закона, поощрял героизм и жертвенность и объяснял загадку жизни и смерти. Племя, будни которого не были подкреплены мифом о сотворении мира, не имело шансов на выживание — его ждали ослабление, распад, гибель. Поэтому каждое племя должно было с самого начала обзавестись своим собственным мифом. Мифы о сотворении мира служили эволюционным инструментом выживания.

Племенные конфликты, в которых объединенные одной верой «свои» противостояли «чужим», были главной движущей силой, сформировавшей биологическую природу человека. Правда мифа постигалась сердцем, а не умом. Мифотворчество само по себе не может раскрыть тайну происхождения человека и смысл его существования. Но в обратном направлении объяснение сработает. Если понять происхождение и смысл человечества, то возможно объяснить происхождение и значение мифов и, следовательно, суть организованных религий.

Можно ли примирить эти два мировоззрения? Если отвечать честно и просто, то ответ — нет. Примирить их нельзя. Контраст между ними определяет разницу между наукой и религией, между эмпирическим подходом и верой в сверхъестественное.

Итак, великую загадку человеческой природы нельзя разгадать, обратившись к мифологическим основам религии. Не поможет здесь и самонаблюдение. Рациональное познание как таковое не имеет в своем арсенале инструментов для познания себя самого. Основную часть мозговой активности познающий разум вообще не регистрирует. Как однажды заметил Чарльз Дарвин, мозг — это крепость, которую штурмом не взять.

Размышление о мышлении — стержень творческого процесса, но оно лишь в малой степени объясняет то, как именно мы мыслим, и совсем не объясняет того, как возникло само искусство. Сознание, эволюционировавшее на протяжении миллионов лет борьбы не на жизнь, а на смерть и, более того, появившееся в результате этой самой борьбы, не приспособлено для самоанализа. С самого начала оно было предназначено для выживания и размножения. Эмоции — движущая сила сознательной мысли; выживание и размножение — ее единственная конечная цель. Искусство способно исключительно точно передать мельчайшие движения сознания, но оно передает их так, словно бы у человеческой природы не было никакой эволюционной истории. Ярчайшие метафоры современного искусства приблизили нас к разгадке не больше, чем драматургия и литература Древней Греции.

Ученые, обследуя шаг за шагом эту неприступную цитадель, ищут уязвимые места в ее стенах. Благодаря новейшим разработкам им удалось пробить брешь и прорваться внутрь, и теперь они считывают коды и прослеживают связи миллиардов нервных клеток. Скорее всего, уже нынешнее поколение ученых сможет объяснить физическую основу сознания.

Но даже тогда сможем ли мы сказать, кто мы такие и откуда пришли? Нет, не сможем. Понимание работы мозга на самых глубинных

уровнях действительно приблизит нас к цели наших поисков. Однако чтобы окончательно ее достичь, нам нужно гораздо больше знаний как из области естественных, так и гуманитарных наук. Мы должны понять, как мозг стал таким, какой он есть, и почему.

Более того, не стоит надеяться, что разгадать великую загадку под силу философии. Несмотря на свою благородную цель и почтенное прошлое, чистая философия давно отказалась от попыток ответить на фундаментальные вопросы о человеческом существовании. Одно только обращение к этой теме погубило немало репутаций. Она стала этакой философской Горгоной, в лицо которой боятся взглянуть даже лучшие мыслители. Их опасения небеспочвенны. История философии — во многом цепь неудачных попыток построить модель человеческого разума. Поле философских размышлений усеяно обломками теорий сознания. После того как в середине XX века логический позитивизм, попытавшийся объединить науку и логику в замкнутую систему, пришел в упадок, профессиональные философы образовали своего рода интеллектуальную диаспору. Они эмигрировали в более «податливые» области знания, еще не освоенные наукой, такие как интеллектуальная история, семантика, логика, поиск фундаментальных основ математики, этика и теология, не говоря уже о самой доходной области прикладной философии, связанной с проблемами личностной адаптации.