Шарман Рассел - Роман с бабочками Страница 20

Быстро добравшись от Британских островов до экватора, Бейтс и Уоллес оказались в бразильской деревушке близ реки Пара. Позднее в своих мемуарах «Натуралист на Амазонке», снискавших большую популярность у читателей, Бейтс вспоминал: «С сосредоточенным интересом мы с моим спутником (нам никогда еще не приходилось видеть и исследовать красоты тропических стран) созерцали землю, где мне впоследствии довелось провести одиннадцать лет — возможно, лучших лет моей жизни».

На берегах Пара друзья провели полтора года: добывали экземпляры для коллекций, исследовали местность, иногда выбирались куда-нибудь в глушь. Бейтс с удовлетворением отметил, что если на Британских островах обитает всего шестьдесят шесть видов бабочек, а во всей Европе — только триста двадцать один, то здесь за время часовой прогулки можно насчитать семь сотен.

Он дивился парусникам, «таким заметным благодаря их бархатно-черной, зеленой и розовой окраске», лениво порхавшим на улицах и в садах, часто залетавшим в окна, чтобы с любопытством осмотреть людские жилища. «На веранде, точно птицы», махали огромными семидюймовыми крыльями великолепные морфо, синие с металлическим отливом. В сезон засухи добыча была особенно богатой: «В это время можно изловить бесконечное множество любопытных и редких видов, чрезвычайно несхожих между собой повадками, манерой полета, раскраской и отметинами; одни желтые, другие ярко-красные, зеленые, лиловые с синим, многие украшены каемками или блестками в виде металлических штрихов или крапин, отливающих серебром или золотом».

Нимфалиды-стеклокрылки с прозрачными (за вычетом единственного фиолетового или розового пятнышка) крыльями, «похожими на заблудившиеся лепестки», летали низко — прямо над слоем мертвой листвы в мрачной тени у подножия деревьев. Желтые и оранжевые бабочки сбивались в тесные стайки на пляжах, держа крылья торчком, — казалось, что песок «словно бы расцветили клумбы крокусов».

А геликониды, прозванные «почтальонами» и «длиннокрылками»! Крылья — черные как ночь, но при этом расчерченные красными, белыми, оранжевыми и желтыми полосами. Изящные аристократические силуэты, медлительный, томный полет. Молодой натуралист изумлялся их количеству, всем этим «ярким цветным снежинкам», плывущим в воздухе.

В следующем столетии в другой стране некий писатель выразит то же чувство изумления иначе: «Сдается мне, Тото, мы уже не в Канзасе!»

Уоллес и Бейтс расстались, чтобы заняться сбором коллекций в разных частях речной системы Амазонки. Бейтс отправился к верховьям. В письме к брату он описал свой обычный экспедиционный день, а также рабочий костюм и снаряжение. Часов в девять-десять утра он отправлялся в лес, облаченный в цветную рубашку, брюки, сапоги и старую фетровую шляпу. На левом плече у него висел двуствольный дробовик для отстрела птиц и млекопитающих. В правой руке он нес сачок. С левого плеча, кроме ружья, свисала и кожаная сумка с двумя карманами — в одном была морилка для насекомых, в другом — дробь и порох. С правой стороны болтался ягдташ — «богато декорированная штуковина с красными кожаными кисточками и ремешками для подвешивания ящериц, змей, лягушек или крупных птиц». В одном из карманов ягдташа хранились капсюли, в другом — бумага для обертывания хрупких образцов, в третьем — «вата, тампоны, коробка с измельченным гипсом и еще одна, с сырой пробкой, — для микрочешуекрылых». К его рубашке была пришита подушечка с булавками шести разных размеров.

Спустя несколько минут, едва вступив под сень деревьев, коллектор оказывался «в самом сердце дикой природы». Впереди расстилался бескрайний лес: «Бабочки обнаруживаются в изобилии. Я устремляюсь вперед и прохожу примерно милю, задерживаясь в богатых угодьях, часто отклоняясь от этой прямой линии. К двум часам дня я обычно в изнеможении возвращаюсь домой. Обедаю, ненадолго укладываюсь в гамак с книгой, потом начинаю препарировать добычу и т. п.; не успеешь оглянуться, а уже пять вечера; вечером я пью чай, читаю и делаю записи, но в девять обычно уже ложусь».

В отличие от большинства коллекторов, Бейтс часто обосновывался в каком-нибудь месте надолго. Четыре года с лишним — достаточно, чтобы стать желанным гостем на свадьбах и крестинах, — он прожил близ города Эга. Болезненный от природы, он страдал от паразитарных инфекций, желтой лихорадки, малярии и дизентерии. Питался кое-как. В его рационе хронически не хватало белков. У него появились друзья, но он все равно чувствовал себя одиноким и «в этих диких уединенных местах» тосковал прежде всего по книгам и беседам.

Случилось так, что на его попечении оказались двое местных детей. Мальчик позднее стал ассистентом Бейтса в экспедициях, а затем золотых дел мастером. Девочка заболела и умерла, хотя Бейтс за ней заботливо ухаживал. «Она всегда улыбалась и болтала без умолку, — с грустью писал натуралист. — Не могу выразить, как трогательно было слушать, как она лежала и час за часом читала вслух стихи, которым выучилась вместе с другими ребятишками в своей родной деревне».

К неудовольствию других европейцев, живших в городе, Бейтс договорился, чтобы больную девочку крестили. Он же позаботился, чтобы ее похоронили достойно. В гробу она лежала с руками, скрещенными на груди, одетая в длинное коленкоровое платье. На голове у нее был венок из живых цветов.

Как ни грустно было думать о возвращении к «рабской жизни английского торговца», как ни жаль прерывать увлекательное коллекционирование, Бейтс признавался брату: «Наконец, я поневоле пришел к выводу: для того чтобы наполнить человеческий разум и сердце, недостаточно одного только созерцания Природы».

Альфред Рассел Уоллес, в свою очередь, провел на Амазонке всего четыре года, а затем отплыл назад в Англию. В пути на корабле случился пожар, и все коллекции Уоллеса погибли. Но это не обескуражило молодого исследователя. Он вновь отправился в дальние края, на сей раз на Малайский архипелаг. В 1855 году из хижины в горах Саравака он отправил в Лондон научную работу «О законе, регулировавшем появление новых видов». В 1858 году на заседании Линнеевского общества было зачитано сразу два доклада — Уоллеса и Дарвина, где излагалась в общих чертах теория естественного отбора и ее роль для эволюции видов. Вскоре Дарвин издаст плод собственных продолжительных трудов — книгу «О происхождении видов».

В том же году Бейтс покинул Южную Америку — как оказалось, навсегда. За годы, проведенные в Западном полушарии, он добыл и отправил в Англию экземпляры более 14 тысяч видов насекомых, в том числе 8 тысяч ранее неизвестных науке. Более того, его наблюдения за мимикрией у дневных бабочек семейства геликонид во многом определили дальнейший ход развития биологии. В последнюю ночь, проведенную на реке Пара, его неожиданно охватили необычайно живые воспоминания об Англии: «Передо мной встали поразительно отчетливые картины угрюмых зим, долгих серых сумерек, пасмурной атмосферы, длинных теней, холодных родников и промозглых летних месяцев. Зрелище фабричных труб и толп чумазых рабочих, которых рано поутру созывают фабричные колокола; картины работных домов, тесных комнат, рабских условностей и необходимости заботиться о чем-то, что противоречит естественному порядку вещей. Чтобы вновь поселиться среди этого уныния, я покидал страну вечного лета».

Видно, что его раздирали довольно противоречивые чувства.

На следующий день корабль вышел в открытое море. Бейтс простер руку в сторону края бабочек: «Это было мое последнее прощание с великой Амазонкой».

В Англии Бейтс скоро вновь окунулся в подзабытую рутину. Он поселился в Лестере у родителей, вновь занялся чулочной торговлей. Продолжал работу над своей коллекцией видов — систематизировал ее, продавал лишние экземпляры. Начал переписываться с Дарвином. Два натуралиста обменивались комплиментами по поводу научных работ и поддерживали друг друга в борьбе с болезнями: Дарвин, как и Бейтс, много хворал.

В 1861 году Бейтс прочел в Линнеевском обществе доклад о дневных бабочках Амазонки, в котором намеренно увязал свои выводы с теориями Дарвина и Уоллеса. Бейтс вполне осознавал всю уникальность своего опыта: за бабочками он наблюдал в полевых условиях, в течение длительного времени, крайне скрупулезно. Он перевидал множество бабочек, относящихся к разным расам и географическим вариациям. Родительские виды летали бок о бок с дочерними, которые произошли от родительских, но эволюционировали в нечто новое. Своими глазами он узрел не просто живые цветные снежинки, но доказательство теории эволюции.

Огромное впечатление на Бейтса произвели бабочки, имитирующие ядовитых геликонид, — например, черно-желто-оранжевая Dismorphia. Мимикрия, рассудил Бейтс, служит для защиты: подражающий вид (имитатор) пытается походить на несъедобную модель. Но не только бабочки других семейств подражают геликонидам, но и некоторые геликониды «сами являются имитаторами; другими словами, подделываются друг под друга, причем в значительной мере».