ценности, первоначально увиденные в глубинах Бога и человека, становятся средством порабощения человека. Так развиваются все идеологии, безумные идеи, ереси, которые означают потерю целостности, разорванность, дискретность ценностей, их объективацию, отчуждение. Человеку легче быть порабощённым своей в дурном смысле субъективной идеей свободы, ограниченной собственной замкнутостью, чем выдержать подлинную свободу в общении с Богом и человеком, которая всегда означает выход из своей замкнутости, трансцендирование. Все подлинные ценности взаимосвязаны, целостны, поскольку исходят, или, вернее, обнаруживаются человеческим сердцем и сознанием в одном, едином, целостном субъекте — в Боге, причём обнаруживаются именно как творческие акты богочеловеческого общения. Поэтому целостная реализация ценностей в падшем, объективированном мире, то есть воплощение божественных качеств в человеческой жизни, неизбежно наталкивается на трагические противоречия, что свидетельствует о недолжном, испорченном состоянии мира. Часто противоречат друг другу ценность любви и ценность свободы: ради любви требуется жертва свободой, и ради свободы требуется жертва любовью. Даже ценность любви внутри себя противоречива, что особенно ярко в истории с жертвоприношением Авраама, когда ему пришлось выбирать между любовью к сыну и любовью к Богу. В противоречии могут сталкиваться истина и свобода, красота и добро, любовь и истина. Все эти противоречия снимаются, преодолеваются только в их источнике, только в живом и непосредственном общении с Богом и с человеком. Поэтому и необходимо динамическое творчество ценностей изнутри этого общения — ценностей всегда новых, которые творчески прозреваются и созидаются в общении. Можно сказать, что вообще не бывает раз и навсегда данных ценностей — таковы только охлаждённые, застывшие ценности, которые актуальны только в памяти, только в прошлом разорванного времени, и потому в известном смысле иллюзорны. Существуют только здесь и сейчас творимые ценности, заново прозреваемые и созидаемые как творческий акт общения. Но творчество ценностей может быть и пассивным, то есть может быть отказ от самого творчества, а значит и от общения, и предпочтение застывших, в прошлом сотворённых ценностей, которые абсолютизируются и внешним образом переносятся в каждую конкретную ситуацию настоящего. Это и есть рабство у объективированных ценностей, которые часто приводили человека ко многим самым страшным преступлениям и грехам. Глубинная, живая, пробудившаяся совесть человека должна была бы протестовать против этого. Но совесть часто отчуждена от трансцендентального человека и целиком обусловлена теми же объективированными ценностями. Трагичнее всего то, что рабство человека у этих ценностей как будто бы было необходимо на определённых этапах развития человека — и объективированные ценности, действительно, предпочтительнее хаосу стихии, отсутствия даже памяти о совершившихся творческих актах прошлого. В этом смысле прохождение через опыт объективированных ценностей равносильно опыту закона. Творчество ценностей в падшем мире проходит через судьбу всякого творческого акта в нём: будучи прорывом и проблеском света, он объективируется условиями этого мира, отчуждается от своего источника, но всё же может быть воспринимаем как символ первоначального творческого акта. Но в рабстве ценностям нет необходимости, против этого восстаёт экзистенциальная совесть. Никакого, даже самого падшего человека, нельзя обрекать, даже только лишь мысленно, на рабство и рабское существование, ибо в таком случае ценность низшая, производная (например, своеобразно понятая любовь или порядок) будет ставиться выше ценности высшей — конкретного человека. Рабство у ценностей — это есть последствие отступления самого человека от своего великого призвания к непрестанному творчеству ценностей. Более того, рабство у объективированных ценностей — это первичное, изначальное рабство человека. И с преодоления этого рабства начинается возрождение и преображение человека, пробуждение его экзистенциальной совести. Ибо на глубине всякий творческий акт подразумевает творчество ценностей, и именно в творчестве ценностей заключается сама первичная реальность общения с Богом и с человеком — общения видящего, прозревающего, улавливающего, различающего, осмысляющего.
Порядок и хаос (аполлоническое и дионисийское начало)
Человек стоит перед множественностью мира — перед множественностью как дурной, так и доброй. Противоречие между качеством и количеством, между изобилием и хаосом, не устранимо в пределах падшего мира. Существует постоянный антагонизм между свободой и порядком. Более того, это проблема не внешняя для человека, это его глубоко внутренняя проблема, связанная с призванием человека, с отношением к Богу. Человеку дана свобода творчества, и он ответственен за все последствия своего творчества. Отказ от свободы творчества может означать творчество закона, предопределённости, детерминированности. Закон же, как безличная сила, может порождать как сложную множественность, так и хаос. Мы видим, что запущенный механизм мироздания произвёл всю кажущуюся бесконечной множественность мира, и всё его развитие стало выражением диалектики хаоса и порядка, случайности и закономерности. И это в действительности есть реальности падшего, объективированного мира — хаос и порядок. Печать падшести есть как в одном, так и в другом, хотя у человека был и остаётся большой соблазн признать за порядком высшее божественное качество. Порядок и хаос есть такие же реальности падшего мира, как добро и зло, и в них так же чрезвычайно легко запутаться, принять одно за другое. В человеке наравне со страстью к хаосу живёт глубоко заложенная страсть к порядку и упорядочиванию, как и к борьбе со злом, и эта страсть склонна так же вырождаться, как и всякое законничество, приводить к хаосу, то есть служить тому, против чего она борется. Проблема в том, что страсть к отвлечённому порядку, как и страсть к отвлечённому добру, вызвана по большей части страхом, испугом перед хаосом, то есть определяется негативно. импульсивно, эгоистично и не свободно. Всякая определённость злом, даже ведущая к добру, чрезвычайна относительна и слаба. Любовь к Богу и человеку должна быть выше всякого страха перед злом, то есть выше добра. Так же и жажда творчества с Богом должна быть выше всякого страха перед хаосом, то есть выше порядка. То, что вырождается, объективируется в диалектику хаоса и порядка — это творчество в свободе.
Творчество всегда укоренено в свободе, которую можно воспринять как хаос. В действительности укоренённость свободы в небытии, в совершенном хаосе, в том, что ещё не проявлено и не определено, есть само существо свободы. Человека более всего пугает падший хаос как масса отчуждённых и разорванных энергий, лишённых духа, истины, укоренённости в субъекте. Поэтому падший хаос — это в действительности отсутствие свободы. Но и порядок тоже может означать, и часто означает, отсутствие свободы. Упорядоченность падших, отчуждённых от человека космических энергий, приведение их в сообразную законность, в причинно-следственные отношения, не возвращает их к своему источнику, не укореняет их в человеке. Падшие энергии, даже будучи упорядоченными, остаются отчуждёнными, внешними, объективированными. Человек, заключенный со всех сторон законами природными и социальными, закрепощённый в рабстве у мира, часто интуитивно
