Акустические территории - Брэндон Лабелль Страница 26

Чтобы развить эту мысль, я хочу обратиться к идеям Эммануэля Левинаса. Его чрезвычайно чуткое исследование «ответственности» и «справедливости» может пролить свет на эти вопросы через переход от морали к этике[122]. Этическая философия Левинаса начинается с понимания, что человеческое коренится в ответственности за другого. В этом отношении раскрытие самости имеет место только исходя из встречи с другим: я становлюсь субъектом в реляционном мгновении стояния лицом к лицу с тем, кто от меня отделен. Однако этот первичный момент, это начало также выводит на сцену форму насилия или разрыва: противостоять другому – значит также быть призванным к ответственности, от которой нельзя отвернуться. Таким образом, этот нарратив о начале субъекта представляет собой акт, инициирующий возможность нахождения общности, но только в разрывающих операциях различия или инаковости. Я должен встретиться лицом к лицу с другим как с настоятельным требованием – присутствие другого подвергает это тело форме инскрипции, через которую я, в свою очередь, открываю себя как субъект. В этом смысле мы – заложники другого. Как уточняет доктор Майкл Смит, «другой всегда значительнее меня, и моя ответственность не может быть передана кому-то еще». Таким образом, я связан с другим настолько, что «эта ответственность расширяется и включает в себя ответственность за причиненное мне зло!»[123].

Интересно, что у Левинаса этическая встреча как невозможность отвернуться также рассматривается в качестве попытки иметь дело с насилием. В разрывающей встрече лицом к лицу – возможность преодолеть любую форму тотальности (как в условиях тоталитарного правления), оставив открытым бесконечное. Именно благодаря ответственности мы постоянно остаемся открытыми и зависимыми от другого, этот процесс также протекает в двух направлениях: лицом к лицу – это диалог, посредством которого ответственность удерживается между, внутри и напротив другого.

Мысль Левинаса очень полезна для понимания того, где формируется ответственность и как проявляется справедливость. Вместо того чтобы в моменты поиска справедливости перекладывать ответственность на другого, мышление Левинаса исследует реляционное взаимодействие, перемещая ответственность и справедливость внутрь сложного этического сплетения, благодаря которому понимание и изменение постоянно приводятся в движение, превращаясь в совместный проект.

Возвращаясь к вопросу об «акустическом насилии», я хочу открыть и умножить возможности для восприятия шума. Я вижу в идеях Мияры отказ от политического, что в конечном счете подводит к необходимости дальнейшего поиска языка для подлинного исследования (акустических) проблем общества. Иными словами, следуя своим собственным рекомендациям касательно того, как противостоять распространяющейся тенденции современного средового шума, Мияра в итоге набрасывает на проблему шума нечто вроде «универсальной» сети – так ли просто идентифицировать и зафиксировать акустическое насилие? Как я уже пытался показать, шум – это не только нарушение среды. Скорее он любопытным образом обеспечивает ключевой опыт для создания акустического сообщества в становлении. Под «акустикой» здесь следует понимать не только звуки, циркулирующие в конкретной ситуации, но и, что важно, реляционный обмен, в котором звук также является голосом, диалогом, соучастием и конфронтацией. Вслед за Левинасом я скажу, что этическая встреча есть то, что делает возможными акты ответственности, – становление субъектом. Хотя шум в окружающей среде может быть истолкован как безответственность со стороны других, он также обеспечивает богатую почву для принятия ответственности; шум позволяет понять потоки власти, входящие в дом и выходящие из него, составляя часть интенсивностей слушания. Как предполагает Шанталь Муфф, сегодня способность мыслить политически можно обнаружить не в представлении о разрешимости конфликтов, не в консенсусе, а в признании политического процессом, который неизбежно включает в себя напряженную конфронтацию, продление языковой неопределенности и постоянное смещение допущений либерального подхода. Согласно Муфф, либерализм не способен внести истинный вклад в политическое мышление, так как придерживается «рационалистической веры в доступность универсального консенсуса, основанного на разуме»[124]. Вместо того чтобы усиливать плюрализм, сохраняющий в своем ядре то, что она называет «агонистическим измерением», либерализм отворачивается от политического. То есть для того чтобы не выпадать из политического, необходима постоянная ответственность за требования другого, что сегодня может сделать шум крайне важной платформой для обновления политической субъективности и сообщества.

Выравнивание и снижение громкости звука, хоть и способствует улучшению состояния здоровья населения (и в этом отношении я с большим уважением отношусь к Мияре), рискует оправдать модель отношений, которая определяется идеей сдерживания. Как я попытался показать, тишина и принуждение к ней сами акустически насильственны, а угроза шума зачастую является средством мобилизации экстремального порядка, который ищет или отображает в обществе мощный механизм контроля. Можно ли использовать интенсивности слушания так, чтобы способствовать осознанию не только приносимого шумом вреда, но и пробуждаемой им жизненной силы, с помощью которой мы могли бы вступить в отношения?

В качестве отправной точки проект Positive Soundscapes предлагает ценную альтернативу вопросу о средовом шуме[125]. Созданный британскими художниками, академиками и учеными, этот исследовательский проект стремится поспособствовать более позитивному пониманию того, как звук участвует в опыте публичной жизни и этот опыт дополняет. Проект пытается противостоять зачастую негативным оценкам и языку, характерным для обсуждения шума среди акустических инженеров и в городских департаментах. Вместо этого участники проекта стремятся создать более «холистическое» ви́дение роли, которую звук играет в жизни сообщества как его пульсирующий элемент. Благодаря многочисленным направлениям исследований, практических и теоретических, наряду с художественными и научными манифестациями, окружающий звук и опыт слушания детализируются, выявляя крайне субъективное восприятие присущего звуку разнообразия – того, как он стимулирует воображение и вносит постоянный вклад в индивидуальный опыт. Отталкиваясь от такого проекта, мы могли бы начать исследовать то, как удержать проблему шума, чтобы создать возможности для столкновения с различиями по ту сторону прескриптивных предубеждений – расширить проблему, обусловив диалог, в котором другой язык также сумеет выйти на поверхность и достичь политического.

Похоже, для того чтобы помыслить акустическую политику, необходимо включить динамичность и гибкость в рамку, окружающую тишину и шум. Вспомним слова Сеннета: «Допустить свободу отклонения означает позаботиться о неизвестном, другом в социальных связях», – мое намерение состоит в том, чтобы инсценировать этическую встречу с шумом, которая породила бы заботу о неизвестном, другом. «Критическая акустика» помогла бы в поиске точек соприкосновения, а также проведении различий между практической потребностью спокойного сна и социальной потребностью чувствовать вовлеченность.

Вторя Сеннету с его предложением о продуктивном использовании беспорядка, шум мог бы действовать как форма отклонения, которая, распространяясь по районам, способна в полной мере посодействовать возникновению сообщества.