Дмитрий Жуков - Стой, кто ведет? Биология поведения человека и других зверей Страница 40

Стремление к привычному, т. е. к отсутствию новизны и, следовательно, стресса, можно наблюдать у детей, ежедневно требующих буквального, дословного воспроизведения хорошо известной им «вечерней сказки». Поскольку на маленького человека в течение дня обрушивается лавина новой информации и он устает от напряженной психической деятельности, то, естественно, ребенок стремится свести новизну ситуации к минимуму, а для этого ему надо послушать знакомую сказку.

Аналогично маленькому ребенку взрослый человек, выбирая книгу «на сон грядущий», предпочитает либо многократно читанную, либо из определенной, хорошо ему знакомой серии «крутой детектив» или «любовный роман» – из той, что он постоянно читает. Это позволяет создать тихий, спокойный, умиротворяющий аффект, способствующий засыпанию. В староанглийской гостинице есть «и Библия, и детективы на полочке над кроватью»[97]. Таким образом, постоялец в зависимости от своих привычек всегда может выбрать себе чтение на ночь.

Книг он, вообще сказать, не любил читать; а если заглядывал иногда в гадательную книгу, так это потому, что любил встречать там знакомое, читанное уже несколько раз. Так городской житель отправляется каждый день в клуб, не для того, чтобы услышать там что-нибудь новое, но чтобы встретить тех приятелей, с которыми он уже с незапамятных времен привык болтать в клубе. Так чиновник с большим наслаждением читает адрес-календарь по нескольку раз в день, не для каких-нибудь дипломатических затей, но его тешит до крайности печатная роспись имен. «А! Иван Гаврилович такой-то! – повторяет он глухо про себя. – А! вот и я! гм!..» И на следующий раз снова перечитывает его с теми же восклицаниями.

Постоянная популярность серийной литературы объясняется именно тем, что ощущение новизны отсутствует при чтении очередного романа из определенной серии. Почти все романы Рекса Стаута начинается с однотипной фразы с указанием месяца и дня недели. Сквозные персонажи ведут себя именно так, как ожидает читатель. Все шутки и конфликты полностью предсказуемы. Таким образом, главное достоинство романов Стаута, Хмелевской (и ее многочисленных эпигонов) и любой другой серийной литературы – в отсутствии новизны. Сериалы о Шерлоке Холмсе, Пуаро, Мегрэ, современные «дамские» детективы, сериал о Гарри Поттере или об Эрасте Фандорине – все эти книги, погружая читателя в хорошо знакомый, а потому ясный и простой мир, служат для него эффективным и доступным средством защиты от стресса реальной жизни, уровень которого сводится к минимуму.

Отсутствия новизны авторы серийных произведений достигают не только за счет воспроизведения сюжетов, характеров персонажей и литературного стиля. Одним из приемов служит сознательное обеднение лексики. Жорж Сименон объяснял популярность своих романов именно тем, что использует не более 1500 слов. Для сравнения напомним, что такие мастера, как Гюстав Флобер и Ги де Мопассан, советовали не употреблять одно и то же слово ранее чем через 200 строк текста. Можно добавить, что выполнением этого правила обусловлена постоянная новизна впечатлений при чтении классической литературы. Однако серийные произведения пишутся с противоположной целью – по возможности исключить все, что своей новизной может вызвать у читателя стресс (следует заметить, что благодаря лексической бедности и примитивной грамматике книги Жоржа Сименона и Агаты Кристи полезны для начинающих изучать иностранные языки).

Артисты, получившие профессиональное образование, отличаются от самоучек тем, что их научили не повторяться. Точнее, боязнь самоповторов внедрилась в их подсознание. Если поэт нашел интересную интонацию, композитор – новую гармонию, а живописец – новую цветовую гамму, то они никогда не используют ее еще раз, даже если она и имела большой успех у публики. Самоучки же часто пренебрегают постоянными поисками новизны. Поэтому бόльшая часть, к примеру, авторов-исполнителей, называющих себя бардами, очень быстро утомляет слушателя. Даже несмотря на встречающиеся отличные стихотворные строки, все песни такого сочинителя звучат на один лад – «как здорово! что все мы здесь! сегодня! собрались!».

За Фомой Григорьевичем водилась особенного рода странность: он до смерти не любил пересказывать одно и то же. Бывало, иногда, если упросишь его рассказать что сызнова, то смотри, что-нибудь да вкинет новое, или переиначит так, что узнать нельзя.

Язык научных текстов иной. Вот что пишет Д. С. Лихачев в «Книге беспокойств»:

Требования к языку научной работы резко отличаются от требований к языку художественной литературы. Метафоры и разные образы в языке научной работы допустимы только в случаях необходимости поставить логический акцент на какой-нибудь мысли. Не следует бояться повторений, механически от них избавляться. То или иное понятие должно называться одним словом (слово в научном тексте всегда термин)[98].

Добавим, что в научном тексте следует избегать синонимов. Автору может надоесть писать о некоем показателе «увеличивался», и он станет писать «возрастал», «рос», «усиливался», «становился больше» и т. п. Но все это будет лишней новизной для читателя. Научная литература содержит достаточно фактической новизны. Лексическое богатство в данном случае некстати, оно превращается в неуместную пестроту, мешающую восприятию смысла.

Доминирование голливудских фильмов на мировом рынке обеспечивается стереотипностью, полной предсказуемостью сюжетов и режиссерских ходов в подавляющем большинстве картин. Еще И. Ильф и Е. Петров в «Одноэтажной Америке»[99], написанной после путешествия по США в 1935 г., отмечали, что большинство голливудских фильмов можно отнести к одной из четырех категорий: вестерн, гангстерский, история Золушки, костюмно-историческая картина. Зритель знает, какого типа фильм он будет смотреть, и получает ожидаемый сюжет, ожидаемый тип персонажей, ожидаемый видеоряд и прочее, вполне совпадающее с тем, что он хотел получить. Зритель вполне удовлетворен, поскольку уровень стресса минимален. Европейское кино не является таким стресс-протектором из-за большей непредсказуемости своей продукции.

Сравним фильм «Никита» Люка Бессона и его американскую версию, которая воспроизводит почти все мизансцены и диалоги французского фильма, за исключением последнего кадра. Если в американской версии это стандартный счастливый конец – героиня с ясной улыбкой идет навстречу своему, безусловно, светлому будущему, то Люк Бессон не дает зрителю забыть, что Никита – психопатическая личность, садист и убийца, которую лишь научили носить дорогую одежду и не ругаться на людях. Поэтому не только ее грядущее счастье, но и просто успешная социальная адаптация вызывают большие сомнения. Естественно, такой неопределенный финал приводит к возникновению стресса и значительно снижает коммерческий успех европейского фильма.

Большой успех в 1990 – 2010-е гг. старого советского кинематографа объясняется не только ностальгией, но также простотой и ясностью фильмов, которые снимались в СССР до середины 1960-х гг. Как только герой появляется на экране, сразу становится понятно, хороший он или плохой. Картины 1970-х уже гораздо сложнее, «плохой хороший человек» постоянно встречается среди киноперсонажей, особенно среди картин «Ленфильма». А ответить на вопрос: «Чему учит эта картина?» – подчас вовсе невозможно. Поэтому поздние советские фильмы не интересуют зрителей посткоммунистической России, так как стресса им хватает и в повседневной жизни.

Для разделения понятий вредного и полезного стресса Ганс Селье ввел термины дистресс (вред) и эустресс (полезный). Они не получили широкого распространения, но тем не менее отметим, что эустресс встречается значительно чаще дистресса. Более того, поведение животных и человека направлено на поиск или создание стрессорных ситуаций. Поведение многих людей определяется постоянным стремлением к новизне впечатлений.

Классический пример литературного персонажа с таким типом поведения – госпожа Бовари Гюстава Флобера. Еще ребенком Эмма постоянно испытывала потребность пережить что-то значительное, особенное. Когда ее отдали учиться в школу при монастыре, она сначала видела много нового и испытывала удовлетворение. Но вскоре все стало знакомо, и Эмма в поисках ярких впечатлений опять принялась читать романы:

Там только и было, что любовь, любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединенных беседках, почтальоны, которых убивают на всех станциях, лошади, которых загоняют на каждой странице, темные леса, сердечное смятение, клятвы, рыдания, слезы и поцелуи, челноки при лунном свете, соловьи в рощах, кавалеры, храбрые, как львы, и кроткие, как ягнята, добродетельные сверх всякой меры, всегда красиво одетые и элегичные, как какая-нибудь плакучая ива, – здесь можно найти все, чего жаждала ее душа[100].