Метазоа. Зарождение разума в животном мире - Питер Годфри-Смит Страница 42

эксперимент может оказаться ловушкой. Нам кажется, что мы способны представить себе точную копию человека, со свойственным людям поведением, но с совершенно иными физическими процессами, протекающими внутри. Но ведь если у какого-то человека или животного отсутствуют крупномасштабные динамические свойства, которые мы здесь обсуждаем, то этот человек или животное будет иначе воспринимать окружающий мир и вести себя не так, как тот, у кого они есть. И тем не менее признаки субъективности, описанные в пятой главе – ощущение, действие, точка зрения, в известном смысле схематичны; кажется, что организм может обладать какой-то их разновидностью, отличной от нашей, одновременно отличаясь и крупномасштабными динамическими свойствами мозга. Об этом свидетельствует тот факт, что когда мы рассматриваем эти схематические признаки субъективности и размышляем, что должна сделать нервная система, чтобы вызвать их, то осознаем, что нейроны вполне способны дать им начало, действуя в качестве простых сигнальных путей и переключателей. Очевидно, что базовые признаки субъективности могут проявиться и в отсутствие особых динамических свойств, о которых идет разговор. И тогда мы можем спросить, перефразируя Нагеля: есть ли что-нибудь, на что похоже быть таким существом? Будет ли оно иметь опыт?

Ну, когда этот организм ощущает и действует, что-то в нем точно происходит. Внутри любого организма, обладающего базовыми признаками субъективности, много всякого имеет место. Но будет ли то, что происходит, дано организму в опыте? Похоже, это следующий вопрос, которым нам стоит задаться, но что он на самом деле означает? Если мы спрашиваем, не ощущает ли этот организм того же, что и мы сами, может быть в каком-то ослабленном виде, то ответ на этот вопрос, скорее всего, «нет» – в конце концов, сценарий предполагает, что это существо будет отличаться от нас биологически. Следовательно, поставив вопрос таким образом, мы проблемы не решим – тут требуется формулировка, не так прочно привязанная к нашей с вами реальности. Предположим, мы спросим, есть ли у организма точка зрения, ощущает ли он предметы и явления какими-то и так далее. Тогда ответ будет «да» – то же самое «да», которым мы отвечали на вопрос, обладает ли такой организм основополагающими признаками субъективности, изложенными в пятой главе.

Но может, нам стоит поискать в пространстве между этими двумя вопросами? Я бы, наверное, спросил о чувстве присутствия, хотя само это чувство не является неотъемлемой чертой опыта как такового. Предположу, что многие захотят поинтересоваться насчет квалиа. Есть ли квалиа у существа, которое мы пытаемся себе представить? Если эти квалиа должны быть чем-то вроде цветовых полей, которые люди обычно и имеют в виду, когда говорят о квалиа, то тут мы опять пытаемся провести параллель, слишком близкую к опыту человека. Если же мы спросим, есть ли «что-нибудь, на что похоже быть этим существом», то вернемся к тому, с чего начинали. Самих возможностей языка не хватает, чтобы сформулировать ключевые вопросы в интересующей нас области. Но я не думаю, что проблему можно решить, предложив термины получше: здесь наши размышления заводят нас в глухие дебри тотальной неопределенности.

Но и в дебрях мы упорно рвемся вперед: выше я спрашивал, каково быть организмом, который взаимодействует с миром как субъект и при этом лишен крупномасштабных динамических свойств, характерных для мозга человека. Теперь давайте представим обратную ситуацию, вообразив организм, у которого есть крупномасштабные динамические свойства, но который как субъект с миром не взаимодействует. Скорее всего, такого не может быть, поскольку эти самые динамические свойства отчасти определяют, как именно мы делаем все те вещи, что обсуждались в предыдущих главах. Если организм ничего подобного не делает, то и крупномасштабных динамических свойств у него не будет{191}. Если перед нами просто физическая система, полная ритмов и электромагнитных полей, – автомобильный мотор, например, – то у нас нет никаких оснований считать, что такая система будет способна думать или осознавать. Предположить обратное – значит вернуться к ошибочному взгляду на электрические свойства как на нечто психическое в своей основе, а это неверно. Точно так же и сознающий разум – это не просто система, все виды активности которой необычно тесно увязаны друг с другом, даже если они увязаны энергетически{192}. Мне такой подход кажется привлекательным, но это неверный путь.

Как связаны факторы, которые мы здесь обсуждаем, точно неизвестно, но вариантов масса. У Рудольфо Льинаса, нейроученого, которого я уже не первый раз упоминаю в этой главе, есть пара идей{193}. Он предполагает, что сознание – это нечто вроде сновидения, созданного ритмами, петлями обратной связи и резонансами в активности мозга. Пребывание в сознании отличается от настоящего сновидения количеством ощущений, которые могут вторгнуться в это состояние или модулировать его. Такое понимание сильнее упирает на крупномасштабные динамические свойства мозга и меньше значения придает взаимодействию с миром в качестве субъекта. Резко противоположного мнения придерживается Бьёрн Меркер, нейроученый, повлиявший на мои представления о первой из поднятых тем. Меркер утверждает, что значение как минимум некоторых ритмов мозга, а точнее, ритмов частотой 40 Герц, о которых говорили Крик, Кох и другие, сильно преувеличено, по крайней мере в том, что касается «когнитивной» стороны – мышления, восприятия и осмысления мира. Меркер считает, что эти ритмы могут играть важную роль в поддержании активности мозга: они помогают ему устойчиво функционировать, предотвращая неконтролируемые состояния типа эпилептических припадков{194}. Вероятно, крупномасштабные динамические свойства мозга выполняют разные функции у разных животных и на разных стадиях эволюции. Но даже если они не так много значат в плане «разумности», разве не могут они влиять на то, как живые существа ощущают мир?

Разорванный поток

Мы снова в Западной Австралии, на территории белых акул, в открытом море. При погружении мне показали местечко на коралловом рифе, испещренное глубокими расщелинами. По расщелинам струился поток маленьких серебристо-зеленых рыбок. Несметные их стаи шныряли сквозь проходы. Рыбки казались очень целеустремленными, но сновали туда и обратно без всякой системы. Они напоминали стремительный лавовый поток, постоянно меняющий направление. Местные называют их «стеклянными рыбками», и издалека они действительно похожи на серебристо-зеленые стекляшки. Но вблизи видишь прежде всего непрерывное движение.

Их атаковали десятки – может, даже около сотни – рыб покрупнее: отливающие серебром каранксы, несколько небольших барракуд и других хищников. Здесь были явственно видны и преимущества тела рыб, и пределы их возможностей. Крупная рыбина делала выпад, и серебристо-зеленая река расступалась перед ней либо в ту же секунду, либо за момент до броска – хищник ловил пустоту. Иногда большая рыба пыталась всем телом ввинтиться в поток, рванувшись вбок – хлясь! Я думаю, это были попытки оглушить мелких рыбешек. При атаке хищника рыбы в потоке дружно вздрагивали, а затем плавно его обтекали.

Среди каранксов и прочих хищников я заметил несколько особей каменной трески, рыбины с печальной мордой и выступающей нижней челюстью. Треска отиралась у рифа с разочарованным видом, поскольку не могла сравниться с каранксами в ловкости. Но определить, увенчалась ли охота хоть каким-то успехом, было практически невозможно, потому что зеленый поток, ни на секунду не останавливаясь, тек сквозь переплетенные ветви коралла.

Вот он, образ жизни рыб во всей красе: скорость и сила, чувствительность в форме осязания на расстоянии и скосячивание, которое им обеспечивается. Акробатический этюд на тему жизни и смерти на крошечном участке бескрайнего Мирового океана.

8. На суше

Оранжерея

Солнце, резкий слепящий свет обрушивается на голову, стоит лишь взрезать гладь воды, выныривая на поверхность. Когда медленно выходишь из моря и поднимаешься по ступеням волнолома, о себе заявляют три феномена. Гравитация – подводное снаряжение весит теперь, кажется, целую тонну. Испарение – капли морской воды падают на темные камни и тут же высыхают. И – яркое, горячее солнце.

Жизнь и разум зародились в воде, и мы носим море в своих клетках. Но выход на сушу – особый, переломный момент. Модели поведения здесь иные: то, что легко удается