Машина мышления. Заставь себя думать - Андрей Владимирович Курпатов Страница 45

Часто это просто результат хорошей «памяти на слова», талант к запоминанию длинных звуковых, по сути, первосигнальных раздражителей.

Этим талантом, кстати говоря, могут иногда обладать даже дети с умственной отсталостью, демонстрируя хорошие речевые показатели при достаточно низком интеллектуальном уровне.

Напротив, даже относительно бедный лексикон ребёнка при хорошем понимании им сложных синтаксических конструкций свидетельствует о высоком уровне развития второсигнальной системы.

Всё это лишний раз доказывает, что вторая сигнальная система — это вовсе не что-то самоочевидное и легко понимаемое, а такой вывод, наверное, можно сделать, прочитав классическое определение:

«Вторая сигнальная система — свойственная человеку система условно-рефлекторных связей, формирующихся при воздействии речевых сигналов, то есть не непосредственного раздражителя, а его словесного обозначения».

Впрочем, если выделить в этом определении слово «система» и сделать на нём акцент, тогда, возможно, оно и будет отражать суть организации корковых сетей мозга человека, преображённых языком.

Таким образом, освоение слов и присвоение им значений — это, по сути, два параллельных процесса, о которых много писал Лев Семёнович Выготский.

Зачастую причём эти два процесса в каком-то смысле даже конфликтуют друг с другом.

Так, например, переживая сильные чувства, в перевозбуждённом состоянии (активность лимбической системы), ребёнок не всегда способен подобрать правильное слово или просто произнести его:

• это может происходить при появлении незнакомых людей или в случае, когда что-то нужно сказать публично — то есть в состоянии тревоги,

• но и в случае положительных переживаний ситуация аналогичная — вид милых щенят может привести ребёнка в такой восторг, что он вместо нужного слова «собака» произносит отдельные звуки — «оката», «мааш» и лишь при некотором снижении аффекта — «собака».

Всё это свидетельствует о том, что связи между корой и подкоркой, словом и его эмоциональным, чувственным значением формируются у детей лишь с течением времени и при наличии соответствующего опыта.

Кора детского мозга постепенно и с трудом овладевает эмоциональными состояниями, вызываемыми первосигнальными раздражителями.

Этот факт хорошо иллюстрируется знаменитым «зефировым тестом» Уолтера Мишела[21], который придумал свой способ именовать корковые и подкорковые структуры, участвующие в принятии решений и мотивации.

Так, например, префронтальную кору он называет «холодным мозгом», а лимбическую систему, потребности и желания ребёнка — «горячим мозгом».

В современном метамодерновом мире, где появились несметные полчища плохо образованных ниспровергателей всего и вся, вслед за «стэнфордским тюремным экспериментом» Филипа Зимбардо недавно обструкции подвергся и «зефировый тест», проводившийся, кстати, тоже в Стэнфорде.

Но не относитесь к подобным «сенсациям» очень уж серьёзно…

К сожалению, где-то авторы «разоблачающих расследований», мягко говоря, не дружат с головой, путая причину со следствием, а где-то неспособны понять сложность вопроса и отличить делали от главного.

Именно это, как мне представляется, и произошло с «разоблачением» Мишела.

Если оставить все эти глупости в стороне и посмотреть на действительные научные работы, то мы увидим буквально следующее.

Группа учёных под руководством профессора Джей Кейси из Университета Южной Каролины исследовали с помощью фМРТ 60 участников эксперимента Мишела спустя 40 лет после того, как они сражались с «зефиркой»57.

Конечно, на сей раз опыт был без сладостей, но принцип работы мозга исследовался тот же самый: перед испытуемыми стояла задача затормозить свои спонтанные эмоциональные реакции при столкновении со стимулом, который вызывал у них сильный отклик.

В число 60 испытуемых вошли:

• те, кто в своё время лучше всего справлялся с заданием экспериментаторов и, контролируя своё влечение (подкорку), продержался максимально долго,

• а также те, кто съел сладости практически сразу, даже не попытавшись с собой совладать.

Удивительно, хотя и вполне закономерно, ситуация повторилась и спустя сорок лет: те, кто был наилучшим с точки зрения когнитивного (коркового) контроля в детстве, остался таковым и во взрослом возрасте, а те, кто способностью к когнитивному контролю не отличался, не справились и в этот раз.

Впрочем, в этот раз можно было уже не теоретически рассуждать об активности мозговых структур в том и другом случае, а буквально её увидеть (рис. 52).

Рис. 52. Сверху показана активность моторной коры и мозжечка в ответ на раздражитель. Далее — активность правой нижней лобной извилины, удерживавшая реакцию испытуемого, а нижнее изображение — активность вентрального полосатого тела, провоцировавшая реакцию.

Как и следовало ожидать, конфликт разворачивается между лобной корой и вентральным полосатым телом, которое является в мозге одним из ключевых центров удовольствия.

Именно активность последнего, как выяснилось в этом исследовании, в большей степени влияла на принятие решений, то есть показывала, способен человек справиться с искушением или нет.

Этот эксперимент, кроме прочего, демонстрирует и то, что два наших зеркала мозга («верхнее» и «нижнее») имеют очевидно разные представления о прекрасном.

Точнее, «нижнее» зеркало в данном случае отвечало за «прекрасное» в дофаминовом, так скажем, смысле слова, а «верхнее» — за «надо», которое с корковой точки зрения тоже есть «прекрасное» («правильное»).

Итак, в бою сошлись две сигнальные системы:

• где одной сигналили естественным — первосигнальным — раздражителем, вызывая эмоции радости и удовольствия,

• а другой — словесной (второсигнальной) инструкцией экспериментатора, которая вписывается в общий когнитивный контекст ситуации — всё-таки «серьёзный эксперимент», «ответственное дело», «учёные мужи решают научные задачи».

По сути, мы наблюдаем как бы задвоение информации — лимбическая система сформировала к сигналам из внешней среды своё отношение, а в коре появилось другое, ещё одно прочтение той же самой ситуации.

И результат работы «нижнего» зеркала, и результат работы «верхнего» зеркала относятся к одной и той же реальности — это две модели одной и той же реальности, которые «смотрятся» друг в друга.

В этом взаимном отражении и реакции на него и возникает то, что нам кажется процессом мышления.

Лимбическая система, в которой от первосигнальных раздражителей активизировался вентральный стриатум, эволюционно запрограммированно говорит:

— Вкусная зефирка! Надо съесть!

А «верхнее» зеркало, осуществляющее когнитивный контроль со стороны коры, отвечает:

— Нет, у нас есть информация, что можно будет получить добавку, если подождать!

— Да зачем ждать, если вот она! — продолжает настаивать «нижнее» зеркало и запускает в ход миндалину, которой кажется, что её лишают сладкого. — Надо есть, а то ещё отберут!

— Нет, не отберут, а дадут больше! — кричит ей кора.

— А бывало, что и отбирали! — сопротивляется теперь уже вся подкорка, подтаскивая к дискуссии клетки гиппокампа. — Показали, раздразнили, а не дали!

— В этот раз будет по-другому! — уверяет кора.

— Не знаю,