Алекс и я - Айрин Пепперберг Страница 5

Наверное, в этом отчасти причина того, что работа с Алексом не ограничивалась для нее получением научных данных о его когнитивных способностях, но всегда находила живой эмоциональный отклик в ее душе. Алекс из объекта экспериментов очень быстро превратился в полноправного участника процесса. Он не просто совершал те или иные действия, решал (или не решал) поставленные людьми задачи, но постоянно заявлял о своих желаниях, неудовольствиях, об отношении к экспериментаторам и т. п. Он однозначно давал понять, что ему нравится, что нет, как он относится к каждому из участников. Характерно, что в эту атмосферу эмоциональных контактов вовлекались все работавшие с ним и постоянно менявшиеся студенты, лаборанты, другие коллеги. С течением времени становилось все яснее, что это не автомат, вырабатывающий условные рефлексы, а вполне самостоятельная личность со своими вкусами и наклонностями, достаточно капризная и явно склонная к доминированию над окружающими, в том числе и над людьми. Недаром студенты называли его или босс, или сэр Алекс. Свой характер он проявлял и в отношении других попугаев, когда участвовал в их обучении в качестве модели/соперника.

Характерно, что первоначально Айрин не ставила задачу учить Алекса «языку», подобному тому, что усваивали и применяли «говорящие» обезьяны в опытах американских психологов. В тех случаях все происходило в атмосфере живого общения, тогда как для работы с птицей планировались формальные аналитические эксперименты, обеспечивающие получение статистически достоверных результатов. Однако уже на первом году работы выяснилось, что Алекс воспринимает ситуацию по-другому, так что пришлось вносить в ее планы существенные коррективы.

Итак, на протяжении трех десятилетий Айрин Пепперберг всесторонне исследовала когнитивные способности серого попугая жако Алекса. Еще раз отмечу, что, как ни странно, она оказалась первой, кто занимался этим последовательно и систематически, потому что до нее эти высокоразвитые птицы, известные своей сообразительностью и умением подражать речи человека, практически никогда не становились объектом серьезных научных исследований. Автор поставила перед собой нелегкую задачу. Она решила выяснить, насколько попугаи понимают то, что они говорят, какие психические процессы им доступны, можно ли сравнивать их с млекопитающими, и если да, то какова степень такого сходства. Забегая вперед, можно сказать, что с этой задачей она успешно справилась. Она показала, как шаг за шагом Алекс продемонстрировал высокий уровень интеллекта и способность к усвоению символического языка, обеспечившего его общение с человеком.

Прежде всего, она установила, что попугай действительно способен к символизации. Этим термином обозначают способность устанавливать эквивалентность между предметом, действием, понятием и т. и. («обозначаемое») и обозначающим его словом. Необходимо подчеркнуть, что Айрин избегала говорить, что попугай усваивает слова, дабы не давать скептикам лишнего повода для придирок. Между тем Алекс усваивал и употреблял именно слова, а не жесты или значки, как это делали обезьяны, которым в силу анатомии их звукоиздающего аппарата была недоступна тонкая артикуляция, необходимая для произнесения слов. В ее книге говорится об усвоении попугаем «labels» – «обозначений» («этикеток» или «ярлыков»). Эта особенность авторского стиля была своего рода «маскировкой», необходимой в тот период, т. е. вынужденным приемом из-за атмосферы недоверия к «языковым экспериментам» на приматах и даже попыток преследования их авторов, которая царила в науке в 1970-е годы, когда Айрин только начинала свои бунтарские эксперименты.

В Главе 4 («Алекс и я – скитальцы») автор описывает свои впечатления от знаменитой конференции 1980 года, «Феномен Умного Ганса: коммуникация человека с лошадьми, китами и обезьянами». Конференция была организована видным лингвистом Томасом Себеоком и психологом Робертом Розенталем, и ее целью была попытка разгромить это направление. Разгромить направление не удалось, но ученым, которые пытались искать зачатки человеческого языка у приматов (и других высших позвоночных), все это создавало немалые трудности. Вот как она описывает царившую тогда в этой области обстановку:

…критика исследователей языка обезьян все возрастала, становилась все более резкой. Возникали вопросы: имеет ли исследование языка обезьян что-то общее с изучением языка в принципе? Исследователи могли просто находиться в заблуждении или даже хуже – могли сознательно вводить окружающих в заблуждение. Я достаточно быстро поняла, что будет совершенно неверным оперировать терминами, которые использовали в своей работе исследователи, обучавшие языку обезьян. Это могло увести меня от научной цели: а именно от исследования когнитивных способностей существа, не относящегося не только к приматам, но даже и к млекопитающим. Окном в мир когнитивных способностей моего подопечного станет коммуникация. Я поняла, что должна быть осторожна в выборе терминов, которые планирую использовать на публике и в научной среде (см. наст, изд., с. 143).

Итак, А. Пепперберг установила, что попугай действительно способен к символизации – может установить эквивалентность (прочную ассоциативную связь) между предметом и обозначающим его словом. (Мы будем употреблять именно этот термин, т. е. «слово». Поскольку за прошедшие после написания книги годы страсти улеглись, при переводе книги мы сочли возможным не прибегать к этим вынужденным иносказаниям и не называть высказывания Алекса labels.) При этом было доказано, что слово, усвоенное для конкретного предмета, птица без дополнительного обучения применяет и для обозначения других предметов этой категории. Успешность такого «теста на перенос» усвоенного свидетельствует о том, что попугай связывает слова с понятием о классе аналогичных референтов. Судя по готовности птицы к такому переносу, можно предположить, что многие такие понятия могли уже существовать в мозгу попугая.

Первоначально все усилия были направлены на то, чтобы установить связь между заученным словом и обозначаемым объектом (референтом), а затем уже постепенно добиваться точности произношения. Это требовало длительных и кропотливых тренировок, что было вполне ожидаемо и понятно. Но параллельно выяснилось, что попугай воспринимает гораздо больше аспектов ситуации и усваивает гораздо больше информации, чем первоначально можно было предположить. Как мы уже упоминали, оказалось, что он произносит не только то, чему его целенаправленно учили, но и некоторые другие слова, которые он слышит от окружающих.

Айрин довольно быстро обнаружила, что во время опытов и в промежутках между ними Алекс внимательно следит за нею и реагирует на ее эмоциональное состояние. Например, получив первый отказ из журнала «Science», она, по ее словам,

…была <…> очень огорчена. Огорчена настолько, что Алекс сделал вывод из моего поведения: он считал, что я рассердилась на него. Он весь сжимался, когда видел меня (см. наст, изд., с. 128).

Это был всего второй год их сотрудничества, а с течением времени его оценки эмоций окружающих становились все более тонкими, а отношение к Айрин – все более теплым и внимательным.

На второй год работы