Вилейанур Рамачандран - Мозг рассказывает. Что делает нас людьми Страница 57

Долгое время я не интересовался искусством. Ну хотя это не совсем так, потому что каждый раз, когда я оказывался на каком‑нибудь научном конгрессе в большом городе, я посещал местные галереи, наверное, чтобы доказать себе самому, что я культурный человек. Но, честно говоря, глубокой страсти к искусству у меня не было. Все изменилось в 1994 году, когда я взял творческий отпуск и поехал в Индию. Там началось то, чему суждено было стать моим долгим романом с эстетикой. Я три месяца провёл в городе Ченнай (известен также как Мадрас), Южная Индия, где я родился, у меня было много свободного времени. Я был приглашённым профессором в Институте неврологии и работал с пациентами, у которых был мозговой удар, фантомные конечности после ампутации, потеря чувствительности вследствие лепры. Стояла засуха, так что в больнице было не очень много пациентов, поэтому оставалось много времени для прогулок на досуге по храму Шивы неподалёку в Милапоре, который датируется 1–м тысячелетием до н. э.

Странная мысль пришла мне в голову, пока я смотрел на каменные и бронзовые скульптуры (или идолы, как бы назвали их европейцы) в храме. На Западе их можно найти в основном в музеях и галереях в залах индийского искусства. Но я с детства молился им и никогда не думал о них как об искусстве. Они вплетены в индийскую жизнь ежедневную молитву, музыку, танец, что трудно понять, где заканчивается искусство и где начинается обычная жизнь. Эти скульптуры не являются чем‑то отдельным от повседневности, как в музеях на Западе.

До этого мой взгляд на индийские скульптуры, благодаря западному образованию, был довольно‑таки колониальным. Я считал их религиозной иконографией или мифологией, а не искусством. Но именно в те три месяца эти образы произвели на меня глубокое впечатление как произведения прекрасного, а не как религиозные объекты.

Когда англичане прибыли в Индию, это была Викторианская эпоха, для них изучение индийского искусства было в основном этнографией и антропологией. (Это все равно что выставить Пикассо в зале антропологии в национальном музее в Дели.) Нагота скульптур отталкивала англичан, и они описывали их как примитивные и нереалистичные. Например, бронзовая скульпутра Парвати (рис. 7.2а), которая относится к расцвету южноиндийского искусства периода Чолы (XII век), считается в Индии квинтэссенцией женской чувственности, изящества, уравновешенности, достоинства и очарования всего того, из чего складывается женственность. Однако, когда англичане посмотрели на эту и другие похожие статуи (рис. 7.26), они заявили, что это не искусство, потому что статуи не были похожи на настоящих женщин. Грудь и ребра были слишком большие, талия слишком узкая. Так же они отнеслись и к миниатюрам школы Могул, или Раджастани, в которых, по их мнению, для правдивости не хватало перспективы.

Высказывая эти критические замечания, они, конечно, бессознательно сравнивали древнеиндийское искусство с шедеврами западного искусства, особенно с искусством классической Греции и Возрождения, в которых делался особый акцент на реалистичность. Но если искусство связано с реалистичностью, зачем тогда вообще создавать картины и статуи? Почему бы просто не прогуляться, глазея на вещи вокруг? Большинство людей думают, что цель искусства не создавать реалистичные копии чего‑либо, а в точности наоборот: намеренно искажать, преувеличивать даже выходить за пределы реальности, чтобы вызвать чувство удовольствия и иногда чувство дискомфорта у зрителя. Чем лучше вы это делаете, тем сильнее эстетическое впечатление.

Кубизм Пикассо это что угодно, только не реализм. Его женщины с двумя глазами на одной стороне лица, горбуны, конечности, растущие не оттуда, и так далее значительно больше искажают действительность, чем любая бронзовая статуэтка Чолы или миниатюра Могул. Но в представлении Запада Пикассо гений, который освободил нас от тирании реализма, продемонстрировав нам, что искусство не должно даже пытаться копировать действительность. Я не хочу умалять гениальность Пикассо, но он делал то, что индийские художники делали за тысячу лет до него. Даже его фишка с изображением предмета с разных точек зрения на одной плоскости уже использовалась художниками Могул. (Я мог бы добавить, что сам я не большой поклонник искусства Пикассо.)

Таким образом, метафорические тонкости индийского искусства не были замечены историками западного искусства. Один выдающийся поэт, натуралист и писатель XIX века сэр Джордж Кристофер Молсуорт Бердвуд считал индийское искусство просто «поделками» и удивлялся, что у многих богов огромное количество рук (что часто аллегорически означает их многочисленные божественные атрибуты). Он отзывался о величайшем произведении индийского искусства Танцующем Шиве, или Натарадже, о котором будет упомянуто в следующей главе, как о многоруком чудовище. Довольно странно, что он не высказывал такого же мнения об ангелочках искусства Возрождения младенцах с крыльями, растущими из их лопаток, что, возможно, было бы так же чудовищно для индийского глаза. Как человек медицины, я мог бы добавить, что число рук больше двух у людей иногда вдруг случается, но человеческое существо с крыльями невозможно в природе. (Правда, опрос, проведённый недавно в Америке, обнаружил, что треть американцев утверждают, что видели ангелов!)

Так что произведения искусства это не фотокопии, в них есть сознательное преувеличение и искажение реальности. Но ведь нельзя просто от балды исказить образ и назвать это искусством (хотя здесь, в Ла — Джолле, многие так делают). Вопрос в том, какие виды искажений будут хороши? Существуют ли законы, на которые ориентируется художник, сознательно или бессознательно, чтобы изменять образ как‑то закономерно? И если да, то насколько они универсальны?

Пока я трудился над этим вопросом и изучал древние индийские руководства по искусству и эстетике, я часто натыкался на слово «раса». Это санскритское слово трудно перевести, но оно примерно означает «схватить самую сущность, сам дух чего‑то, чтобы вызвать определённое настроение или эмоцию в мозге зрителя». Я понял, что, если хочешь узнать, что такое искусство, надо понять «раса» и то, как оно представлено в нейронной сети мозга. Однажды вечером, взбудораженный этой мыслью, я сидел у входа в храм и кратко набросал «восемь универсальных законов эстетики», аналогичные восьмеричному пути Будды к мудрости и просветлению. (Позднее я пришёл к тому, что есть ещё дополнительный девятый закон так- то, Будда!) Это законы большого пальца, которые художник или дизайнер одежды применяет, чтобы создать визуально приятные образы, которые щекочут визуальные области мозга больше, чем это могли бы сделать реалистичные образы или реальные объекты.

На страницах этой главы я более конкретно представлю эти законы. Некоторые, по моему убеждению, совершенно новые, или, по крайней мере, не были явно заявлены в контексте визуального искусства. Другие хорошо известны художникам, историкам искусства и философам. Я не хочу представить полный анализ нейрологии эстетики (даже если бы это было возможно), но связать вместе нити, тянущиеся от разных наук, и создать цельную структуру. Семир Зеки, нейробиолог из Университетского колледжа в Лондоне, отважился на похожее предприятие, которое он назвал «нейроэстетика». Пожалуйста, поверьте, что такой тип анализа не умаляет возвышенные духовные измерения искусства, по крайней мере, не больше, чем разложение физиологии сексуальности по полочкам в мозге умаляет волшебство романтической любви. Это просто разные уровни описания, которые скорее дополняют, чем противоречат друг Другу (Ведь никто не станет отрицать, что сексуальность сильная составляющая романтической любви.)

Мы хотим выделить и классифицировать эти законы, но нам нужно понять, зачем они нужны и как они возникли. Именно в этом большая разница между биологическими и физическими законами. Последние существуют просто потому, что существуют, хотя физик и может задуматься, почему они кажутся человеческому разуму такими простыми и элегантными. Биологические же законы должны были сложиться, потому что они помогали организму взаимодействовать с миром, выживать и более эффективно передавать свои гены. (Это происходит не всегда, но достаточно часто, чтобы биологу приходилось постоянно об этом помнить.) Так что поиск биологических законов нельзя подменять поиском простоты или элегантности. Ни одна женщина, прошедшая через роды, не скажет, что рожать ребёнка элегантное решение природы.