Николай Конрад - Очерки японской литературы Страница 18

Это обстоятельство делает идеологию «Кодзики», не­сомненно, в известном смысле прогрессивной для своего времени, и-вся ее консервативность заключается только в том, что она стремится вместить все течение событий в рамки традиций, предохранить весь ход дела от всяких «скачков» и «новшеств». В этом смысле она целиком при­мыкает к тому течению, во главе которого стоял Тэмму. Отсюда становится понятным и тот факт, что Ясумаро останавливается на нем, а не на Тэпти. Отсюда становится ясным и то обстоятельство, что инициатива составления «Записей о делах древности» исходила от этого императора-консерватора.

* * *

Весь второй раздел «Предисловия», точно так же, как и первый, явственно разделяется на две части: первая из­лагает самую историю царствования Тэмму, вторая посвя­щена его прославлению. Первая необходима с точки зре­ния замысла автора, рисующего торжество «основной линии» японской истории; вторая — естественная в устах человека, выполняющего предназначения того импера­тора. которого он считает великим выразителем исконных начал.

Начальный абзац первой части является как бы всту­плением: Ясумаро дает характеристику своего героя, гово­ря о нем еще как о преднамеченном наследнике престола и упоминая о вещих знамениях, сулящих ему грядущую славу.

Слова: «но не исполнились еще небесные сроки, и, как цикада, скрылся Он в южных горах» — имеют в виду про­исшедшее изменение в судьбе принца: престол попадает,— правда, на очень короткий момент,— в руки принца Отомо (император Кобун, 672—673 гг.). Далее рисуется, как принц бежал в Ёсино, как скрывался там в течение неко­торого времени и как потом па него стали обращаться с надеждами взоры всех; как, собрав силы, ои выступил про­тив Отомо, разгромил его дружины, с триумфом вступил в столицу и занял троп. Ясумаро повествует обо всем этом по-прежнему очень лаконически, но уже с несомненным пафосом, который становится еще более явным, когда он переходит ко второй части этого раздела — к воспеванию Тэмму. И здесь в традиционалисте и националисте Ясума­ро вновь просыпается образованный па китайский лад философ-поэт того времени; перешагнуть через Китай с его культурой не в силах никто: ни Япония в целом, ни ее вожди, политический — Тэмму, идейный — Ясу­маро.

Вся терминология, с которой орудует автор в целях как можно ярче прославить величие и славу своего любимого героя, целиком заимствована из китайской истории и фи­лософии. В «Пути превзошел он Кэико»... И многозначи­тельное понятие «Путь» — чисто китайское, и Кэико по кто иной, как легендарный китайский император-просветитель Хуанди. Таков же термин «Добродетель», понятие «Над­лежащего» («правильного» — «чжэн»), не говоря уже о «Двух Силах», «Пяти Стихиях». В китайском же аспекте «естественного закона» (ли), как особой природы Абсо­люта, следует принимать и «Божественный Закон». Сло­вом, для воспевания Тэмму автор прибегает к помощи всего арсенала китайской философско-панегирической ри­торики.

Однако не это все является наиболее важным в глазах Ясумаро: император могуч по величине той территории, что подвластна его деснице; его власть зиждется на мисти­ческих основах; его правление мудро н благостно. Но н этого мало: император обращен к старине, он чтит ее, сообразуется с ней, всегда руководствуется ее уроками. Увлекшийся китайской риторикой поэт вновь превращает­ся в ревнителя родного, национального.

3

Не нужно забывать, что «Предисловие» Ясумаро на­писано на китайский лад. Это значит; не только на китай­ском языке, то есть с помощью китайских иероглифов, с соблюдением правил китайской грамматики, но и по пра­вилам китайской поэтики. «Предисловие» — есть особый литературно-стилистический жанр ритмической прозы, не­что вроде прозаической поэмы с особым сюжетным зада­нием. Композиционная структура такого жанра обычно пятичленна, то есть распадается на пять следующих друг за другом разделов, знаменующих собою постепенность в раскрытии стилистически-сюжетного задания. Эти части — «подъем», «подхват», «развертывание», «восполнение», «узел». И эти части целиком обнаруживаются и в «Преди­словии» нашего автора, лишний раз доказывая его неистре­бимый китаизм.

Первый раздел — «подъем», в сущности, что-то вроде «введения» пашей школьной риторики, посвящен изложе­нию основных мифологических сказаний и героических саг. Этот, так сказать, первый «подъем» общего материала сопровождается и дополняется «подхватом» — сагой о Тэмму, составляющей второй раздел. Все же вместе состав­ляет особое «вступление», подводящее нас вплотную к са­мому основному сюжетному моменту — к повествованию об истории создания «Кодзики»; делает это событие и вве­денным в историческую перспективу, и понятным в своем появлении. Таким образом, мы естественно — и только те­перь, после двух первых вступительных частей — подхо­дим к самой основной теме автора — к созданию «Кодзики», иначе говоря — к третьему, центральному по сюжет­ному значению разделу.

Этот третий раздел опять-таки, подобно всем предше­ствующим, распадается на две части. Первая содержит само волеизъявление императора, повеление его присту­пить к работе по собиранию и исправлению старинных сказаний; вторая — говорит о том, как это собирание кон­кретно осуществлялось.

Знаменитый эдикт Тэмму очень хорошо рисует иам те соображения, которые вызвали к жизни «Кодзикн». Тэмму исходит из состояния исторических летописей и сказаний в ею время, весьма неудовлетворительного с его точки зрения, так как в них вкралось много искажений п посторонних вставок. С другой стороны, он считает, что на пих именно и должна базироваться вся жизнь госу­дарства и народа, вследствие чего оставить их в таком состоянии невозможно. И отсюда вывод: нужно испра­вить, собрать все, что нужно, и привести это все в надле­жащий вид.

Этот ход соображений крайне типичен для того охрани­тельного течения, представителем и выразителем которого был Тэмму. Всяким возможным попыткам беспочвенного реформаторства он хочет противопоставить, так сказать, «основной закон», закон истории, с одной стороны, и закон религии — с другой. Историческая традиция и культовый канон — таковы два охранительных начала, которые Тэм­му хотел призвать к жизни и прочно утвердить докумен­тально. Для него эта традиция и канон — «основа ткани государства и великий оплот монархии».

Здесь мы сталкиваемся с очень интересным момен­том всего изложения. Эдикт Тэмму упоминает о том материале, над которым должна быть произведена вся «работа». Материал этот — «императорские летописи и исконные сказания». И тут мы вплотную подходим к проблеме японской историографии и письменности вообще.

Один из известных современных историков Японии профессор Куроита, разбирая источники японской исто­рии, отмечает весьма вероятное, по его мнению, существо­вание в домах различных родовых старейшин, мелких вла­детелей, племенных вождей «хроник», явившихся резуль­татом занесения в Японию китайской образованности, и в первую очередь — письменности, а также, по всей вероят­ности, результатом деятельности натурализовавшихся в Японии ученых — корейцев и китайцев. Таким образом, существование летописей, «находящихся во владении раз­ных родов», о чем говорит эдикт, почти несомненно. Вме­сте с тем мы имеем сведения и о, так сказать, официальном историографии, начавшейся в ту пору, когда китайское просвещение прочно утвердилось и в роду монархов Ямато. Принц Сётоку-тайси, помимо насаждения буддизма, помимо составления своего знаменитого «Закона 17 ста­тей» (604), явился автором, как гласит предание, и трех исторических сочинений:      «Летописи императорского дома», «Летописи Японии» и «Книги о родах и зва­ниях» (620).

Сочинения эти в своем основном виде до нас не дошли: они погибли будто бы во время пожара дворца (645 г.), но часть их, как считается установленным в японской науке, вошла в состав появившейся гораздо позже «Записки о минувших делах», той самой «Кудзики», которая образует третью книгу знаменитого синтонстического «Троекни- жия», упомянутого выше.

Этой деятельностью принца было положено, по общему мнению, начало правительственной историографии, почему в эпоху Тэмму действительно могло существовать что- нибудь вроде «императорских летописей», и они могли послужить материалом для последующей работы над «Кодзики».

Однако, не этот весьма, по-видимому, несовершенный и специфический материал лег в основу «Кодзики». Глав­ным источником всего содержания этой «Записи о делах древности» послужила устная традиция, сказания аэдов. Устное предание образовало основную ткань всего пове­ствования. И здесь мы сталкиваемся с одним из интерес­нейших и вместе с тем мало освещенным вопросом о япон­ской былевой словесности, с проблемой японского эпиче­ского творчества.