Елизавета Кучборская - Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции Страница 20

Но Антуан Маккар не имеет права притязать на место даже среди тех «кофейных агитаторов» и «революционных лаццарони», о которых выше говорил Герцен. Демагогическая фраза только слегка прикрывает его грубые материальные вожделения. Глубокое невежество, отсутствие духовных интересов, низость натуры не позволяли Маккару воспринимать передовые идеалы иначе, чем в извращенном виде. Ведя жизнь завсегдатая кофеен, он привык к патетическому пустословию, «нашел себя в роли крикуна, проповедующего самые вздорные политические взгляды… Обрывки коммунистических идей чудовищно и нелепо искажались в его устах. Антуан говорил, что скоро придет пора, когда никому не надо будет работать». В февральские дни 1848 года Маккар стал «невероятно нагл», перестал платить в кафе; повергая хозяина в ужас своим грозным видом, он кричал, что народ умирает с голоду и богачей надо заставить поделиться (сам он не подал бы бедняку «и одного су»), Вульгаризуя до абсурда мысли, почерпнутые из левой прессы, Маккар «корыстно рассчитывал на торжество Республики, рассматривая ее как блаженную эру безделья и жратвы…».

Уже созданы были Флобером в «Воспитании чувств» образы ханжи и педанта Сенекаля с его отвлеченным доктринерством, карьериста и честолюбца Дэлорье с его жаждой самовозвеличения. Создан был Гражданин — Режембар, не покидающий кофейни, погруженный в загадочное молчание и привычное бездействие, с двумя фразами, которые только и имеются в его обиходе: «Нас предали» и «Смотрите, как бы у пас не утянули из-под носа Республику». Образ его ближе всего подходит к намеченному Герценом типу «вечного жениха революционной Пенелопы». Но нельзя не признать: без Антуана Маккара — самой низшей разновидности этого типа — было бы неполно представление о «заднем дворе революции», как охарактеризовал Герцен среду, от которой отчетливо отделял «тех сильных работников человеческого освобождения», «тех мучеников любви к ближнему», которым «ни тюрьма, ни ссылка, ни изгнание, ни бедность не перерезали речи…»[89].

В «Карьере Ругонов», написанной вслед за «Воспитанием чувств», развертывается чрезвычайно важный план, который характеризует не только масштабы реализма самого Золя, но и говорит об углублении исторического взгляда на общественное развитие во французской литературе второй половины XIX века. Оценивая недавнюю историю с иных идеологических позиций, чем Флобер, Эмиль Золя захватил явления, которые обошел или ошибочно истолковал талантливый автор «Воспитания чувств».

Ральф Фокс справедливо указывает, что Флобер в романе о революции «видит лишь самый худший тип— мелкобуржуазного политика 1848 года, тип, с такой убийственной правдивостью проанализированный в сочинениях Маркса и Энгельса, посвященных революции 48 года»[90].

С великолепным реалистическим искусством раскрывая в «Воспитании чувств» реакционную сущность буржуазии, прошедшей через революцию 1848 года, Гюстав Флобер показал, как неразрывно связано углубление реакции со все более интенсивным процессом политического и нравственного разложения буржуазного класса. О посетителях салона банкира, барона Дамбреза, сказано, что «они продали бы Францию или человеческий род, чтобы спасти свое богатство, избегнуть неудобства или даже просто из врожденной подлости, заставлявшей их поклоняться силе». И столько сарказма в словах, подводящих итог жизни Дамбреза, полной суеты: «Ведь он приветствовал Наполеона, казаков, Людовика XVIII, 1830 год, рабочих, любое правительство, так нежно любя власть, что сам был готов платить, лишь бы его купили»[91]. Но, с презрением изобразив реакцию, Флобер увидел в движении народа лишь буйство стихийных сил, проявление разрушительных инстинктов. Фокс говорит о трагических противоречиях, которые ограничивали историческую перспективу реализма Флобера: он не питал «никаких иллюзий насчет буржуазного общества», ненавидел его алчность, отсутствие у него положительных ценностей, отмечал черты вырождения буржуазии, но не видел «никакой замены этому обществу»[92].

Роман «Карьера Ругонов» содержит иной, чем у Флобера, положительный взгляд на историческую инициативу народа. Существенно важно: образ «отчаянного республиканца» Маккара подан в таком аспекте, что не может бросить тень на движение революционных республиканцев. В предварительных заметках к «Карьере Ругонов» он так охарактеризован: «Лень и непомерная зависть сделали из Антуана демагога, прикрывающегося демократической фразой». И республиканские партии имели «своих шутов и своих подлецов» — это сказано в связи с Антуаном Маккаром. Только недостаточная организованность повстанческого движения в решающий момент выдвинула Маккара и предоставила ему роль в эпизоде захвата мэрии.

Исследуя психологию этого политиканствующего обывателя, в котором живет предатель, Золя открывает несколько объектов ненависти Маккара: он проклинал богатых, которые живут ничего не делая. Именно эта сторона их жизни вызывала особенно сильную зависть у Маккара, питавшего «глубокое отвращение ко всякому труду». Он яростно ненавидел Ругонов за то, что они завладели его частью наследства, за разницу в общественном положении, хотя оно было шатко и у Ругонов. Маккар бередил свои раны, раздумывая, что он один из всей семьи ничего не добился.

Однако среди имен людей, ненавидимых Маккаром, звучит имя и его племянника — молодого рабочего Сильвера. Сильвер так же отвергнут Ругонами, как и сам Антуан; юноша с доверием и искренностью относится к дяде; когда Сильверу исполнилось шестнадцать лет, Маккар под влиянием низменных личных стимулов сам ввел его «в тайное общество монтаньяров — мощную организацию, охватившую весь Юг».

Но Антуан Маккар «ненавидел Сильвера, пожалуй, еще больше, чем остальных». Эта ненависть, трудно объяснимая на первый взгляд, обусловлена всем духовным складом Маккара. Семейство Ругонов с их спесью, претензиями, жаждой обогащения было ему ближе. В них он чувствовал людей, подобных себе самому, и ненавидел лишь за то, что не был допущен в их мирок. Между Маккаром и Ругонами проходят, собственно, только материальные границы. А Маккара и Сильвера разделял весь духовный строй, о чем юноша еще не подозревал. Маккар видел, и с основанием, в Сильвере человека иной, чем он сам, породы.

В статье Эмиля Золя о Стендале есть тонкое замечание: «В психологе кроется идеолог и логик…»[93]. Исследуя многочисленные грани, которые отделяют Сильвера от Ругонов и Маккара, Золя создал образ, объективно противопоставленный «духу Плассана» и шире— духу собственничества, хищничества, духу реакции. В реализме Золя пафос отрицания, пронизывающий все эпизоды карьеры Ругонов, дополняется пафосом утверждающим. Поэтически-возвышенный образ Сильвера, близкий передовым идеям времени, весь путь его духовного развития, раскрытый в романе, говорят о том, что Эмиль Золя не удовлетворялся масштабами «безгероического» реализма, представленного крупными именами во французской литературе второй половины XIX века.

Коротка жизнь Сильвера и немногое успел он совершить, но его судьба тесно связана с революцией 1848 года. Ральф Фокс в X главе книги «Роман и народ» («Жив человек») писал, что романы, в которые входит тема революции, могут доказать «свое право на существование лишь своей способностью создать художественный образ революционера, как тип, и как индивидуального человека… До сих пор, надо признаться, нам это не удалось. В романах о революции наименее правдоподобными фигурами оказываются революционеры». Фокс видит уязвимую сторону даже наиболее сильных образов этого плана в том, что они движутся «на плоской поверхности, а не в трехмерном пространстве»[94], наделены энергией, мощью, силой воли, но очень редко раскрываются как образы живых людей. Общие черты типа не подкреплены штрихами, способными придать ему неповторимый человеческий облик.

Для юноши Сильвера в «Карьере Ругонов» было создано это трехмерное пространство. Вся жизнь Сильвера Муре, от рождения до смерти, предстает в романе. Однако сведения о происхождении, среде, профессии, родственных отношениях, как ни велико их значение, еще не могут показать личность героя в «трех измерениях».

Образ Сильвера заставляет вспомнить весьма интересные замечания Фокса о романе английского писателя Марка Резерфорда[95] «Революция в Тэннерс-Лэйк» — книге, в которой критик находил «все мыслимые недостатки», но открывал и великолепные достоинства. В образе главного героя — печатника Захарии Кольмена, писал он, «нет пропасти между поэзией его воображения и прозой его жизни». Это наблюдение Фокса настолько важно, что могло бы выступать в роли своего рода критерия. Ведь схематизм, односторонность литературного персонажа высокого плана обусловлены чаще всего этим разрывом между «поэзией воображения» и «прозой жизни», неумением писателя найти в образе ту грань, которая позволила бы сохранить высокие идеальные черты героя, не разрушая конкретных связей, соединяющих его со средой, давая ему возможность жить «в трех измерениях».