Дмитрий Кленовский - «…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) Страница 20

Как с «Гурилевскими»? Выходят они в «Рифме»? Если нет — издавайте сами! Как живется? Что пишете? Я весь прошлый год болел и сейчас болею, порой чрезвычайно мучительно, и, вероятно, потому почти не пишется.

Рекомендую В<ашему> вниманию выходящий в самое ближайшее время сборник восьмистиший Влад<ыки> Иоанна Шаховского: «Странствия. Лирический дневник» (псевдоним «Странник»)[240]. Это впечатления от полета из USA на о. Родос и размышления, им вызванные. Мне многое там очень нравится. Нет ничего навязчиво церковного и поучающего, некоторые религиозно-философские мысли поданы обаятельно и даже с милым юмором.

Сердечный привет и наилучшие пожелания

Д. Кленовский

* пока писал, пришел № 3.

43

11 апр<еля 19>60

Поздравляю со Светлым Христовым праздником!

Дорогой Владимир Федорович!

Спасибо за «Гурилевские романсы»! Это была как встреча с любимым итальянским городком (Ассизи, Орвьето, Сан-Джиминьяно), куда больше тянет вернуться, чем увидать какой-нибудь новый. Почувствовал, перечтя, что еще крепче полюбил Вашу поэму — вероятно, стал старше и бережливее. И как важно, чтобы написанное оформилось книгой! Журнальные строки исчезают на какой-нибудь дальней полке, а то и на чердаке… Где там разыскать любимое в тридцати схожих томах! А теперь можно протянуть руку — и любимое в руке. Рад поэтому, что вышла наконец книга! Вот если бы это оживило в Вас вкус к стихам! Мне почему-то кажется, что Вы когда-нибудь к ним вернетесь! Они как-то больше в Вашей тональности, чем что-либо другое, как бы другое ни удавалось.

Нелепо упомянул о Вас Завалишин[241]. Что он, собственно, хотел сказать? Вероятно, просто уже видит в Вас литературоведческого конкурента и предпринимает превентивные шаги! Каких, впрочем, только глупостей теперь не пишут! Вот и Трубецкой в своем «Помраченном Парнасе»[242] наговорил всяких махровых глупостей! Плохо не то, что люди глупости пишут, а что редакции их печатают. Вот говорят, что с дураками не стоит бороться. Так ли? Глядишь, потихоньку да полегоньку всякие Трубецкие пролезут в вершители судеб поэзии, и тогда от них уже не будет избавленья!

Мне очень понравилось, как изданы Ваши «Гурилевские романсы». Словно лучше, чем прежние сборники стихов в той же «Рифме». Кстати о ней: мне писали из Парижа, будто бы Чиннов обратился к издательству не с просьбой, а с требованием издать новый сборник его стихов, предъявив особые требования в отношении объема, тиража и проч. Редколлегия (Прегель, Терапиано и… Померанцев, тот самый, что твердит о ненужности стихов и невозможности их писать!) ответила ему, что «Рифма» печатает только поэтов неимущих, а Ч<иннов> к ним не принадлежит (действительно, он зарабатывает в Мюнхене у американцев огромные деньги[243]). На это Чиннов в свою очередь ответил в том смысле, что он, мол, признанный лучший поэт эмиграции и его богатство никого не касается. Померанцев читал это письмо на собрании русских писателей в Париже, и оно вызвало всеобщее возмущение. Источник этого занятного рассказика самый достоверный.

Мы оба по-прежнему болеем, причем число недугов все растет. Жена ложится на операцию в глазную клинику.

Сердечный привет! Д. Кленовский

44

9 июня <19>60

Дорогой Владимир Федорович!

Рад был получить весточку от Вас — давно не имел. У меня было невеселое время: жена с месяц лежала в больнице, ей оперировали глаз, причем это сопровождалось всякими осложнениями. И она настрадалась, и я нанервничался. Сейчас она уже дома.

Ваша защита Одоевцевой на страницах «Н<ового> р<усского> с<лова>»[244] до меня еще не дошла (или я ее пропустил?). Вы сугубо правы, когда пишете: «мы должны заступаться друг за друга». Но мне представляется, что заступничество хорошо, если ты чувствуешь несправедливость и заступаешься по своему собственному почину, а не тогда и не потому, что тебя очень настойчиво об этом просят. А если бы Одоевцева не попросила? Вероятно, не заступились бы! Значит, заступились не от души и не вполне искренне, а больше по обязанности и в порядке взаимного одолжения… Не сердитесь, дорогой, за откровенность! Не вдаваясь в оценку критики Рафальского, я нахожу, что в случае с Одоевцевой было весьма полезно, что она почувствовала на своей собственной шкуре, что значит для автора резкое и несправедливое (предположим, что это было так) критическое суждение. В свое время Одоевцева очень грубо расправилась с Алексеевой (одна «Хавронья»[245] чего стоит!). Тогда за Алексееву никто не заступился, да она и не просила (прибегать к таким просьбам не очень-то красиво). Я заступиться за нее не мог, т. к. сам был пострадавшим (от Одоевцевой) лицом. Были читательские попытки это сделать, но О<доевцева> их на страницы «Рус<ской> м<ысли>» не пропустила. Теперь, когда дело коснулось ее самой, — Одоевцева молит о защите! С воспитательной точки зрения и ей же на пользу — защищать ее не следовало! Мне писал очевидец из Парижа, что, встретив Рафальского на одном из тамошних литературных вечеров, Одоевцева во всеуслышанье на него накричала, заявив, что своей статьей он «оскорбил ее как женщину и как вдову (!!?? — Д. К.)». Как видите, она сама умеет постоять за себя!

Жду к себе летом многих посетителей: Берберову, Глеба Струве, Ржевского с женой (из тех, кого Вы знаете) и др. Только что известил о своем приезде в июле Иваск (с магнитофоном для записи моих стихов и рассказа о моем творчестве). О злоключениях бедного Глеба Петровича Вы, вероятно, слышали от него самого. Оперировать его (аппендикс) будут в августе, а до этого он должен вести самый осторожный образ жизни, что в значительной части поломало его планы поездок по Европе. Все же он надеется дней на 5–6 выбраться ко мне. А Вы никогда не бываете в Европе? Если бы это случилось — был бы искренне рад лично с Вами познакомиться! От Мюнхена мы в часе езды по ж<елезной> д<ороге>.

Сердечный привет и наилучшие пожелания Д. Кленовский

45

18 июля <19>60 г.

Дорогой Владимир Федорович!

Получил В<аше> письмо. Да, Г<леб> П<етрович> у меня уже был (сейчас он в Париже), но провел только 3 дня вместо намеченной ранее недели. Он вообще свел до минимума свои поездки по континенту, т. к. аппендикс его (удаление которого назначено на август в Лондоне) то и дело дает себя знать, и ему нужно быть сугубо осторожным, странствует он поэтому с опаской и в неважном настроении. А что это у Вас за «схватки»? Где именно? Обратите все же на них внимание! Отмахиваться от болезней нельзя! По себе знаю, что такое запущенные недомогания. Потом их не расхлебать! У нас по-прежнему со здоровьем неблагополучно. Жене после глазной операции пришлось делать вторую (гнойная опухоль на голове). Сейчас она снова дома, но надолго ли!? У нас обоих вместе с десяток всяких болезней, из коих половина давно просится на операцию. Т<ак> ч<то> благополучия в этом отношении я не предвижу, остается только и далее перемогаться.

Очень рад был повидаться с Г<лебом> П<етровичем>, хорошо поговорили. Чем ближе его узнаешь, тем он симпатичнее. А как в критике особенно ценю в нем его самостоятельность и независимость + большая порядочность и корректность. Были недавно и Ржевские, проводящие лето на озере под Мюнхеном. И с ними было очень приятно встретиться и поговорить. Ржевский привез новую свою книгу[246], куда вошли уже напечатанные ранее в журналах рассказы. Читал, конечно, гостям новые мои стихи. Их набралось уже немало, т<ак> ч<то> подумываю о шестой книге (к весне 1961 г.). Послал недавно кое-что в разные журналы. Иваск еще у меня не был. Я сперва вообще отказался от его магнитофонного «интервью», ибо никакими воспоминаниями об акмеистах не располагаю (а ведь именно собирание таковых цель его поездки[247]), к тому же из-за болезни ноги (деформация кости в пятке — еле на нее ступаю) поехать для этого в Мюнхен мне затруднительно. Но Иваск ответил, что он все же приедет ко мне и запишет чтение мною стихов и повествование о моем, как он выразился, творческом пути.

Ваш дуэльный азарт (в отношении Одоевцевой) меня несколько ошарашил! Пахнуло каким-то «Луи каторзом»: «Маркиз! Вы оскорбили при мне женщину!» — и вот скрещиваются шпаги, летит со стола посуда, женщина с тайным восторгом следит из угла за поединком… На мой взгляд, Вы как-то смешали два понятия: 1) Одоевцева — жена восхищающего Вас поэта и 2) Одоевцева — поэт. Жену (хорошую или плохую — не будем углубляться в дебри этого вопроса!) можно, конечно, от души пожалеть и утешить, можно, скажем, материально ей помочь и т. п., но поэтесса тут совсем ни при чем! Или стихи Одоевцевой лучше оттого, что она вдова Г. Иванова?? Тут нужно какое-то разграниченье, иначе получается и странно и неубедительно. Письмо Ваше в редакцию «Н<ового> р<усского> с<лова>» я прочел уже после того, как отправил Вам предыдущее письмо, т<ак> ч<то> высказаться о нем могу только сейчас. Скажу откровенно, что оно не произвело на меня приятного впечатления… Прежде всего, Вы в нем очень резки… Вы пишете в письме ко мне: «имею ли я право кого-то учить?!» — а между тем сами резко поучаете Рафальского. Уж если «не иметь права учить», то вообще никого, не только друзей, но и врагов. Затем, в Вашем письме в редакцию много, на мой взгляд, преувеличений. Неужели Вы серьезно считаете, что Одоевцевой может «гордиться русская (даже не эмигрантская, а вообще русская, от Державина до наших дней!! — Д. К.) поэзия»?? И неужели Вы столь же серьезно считаете Одоевцеву «одним из больших имен русской (опять же всей русской!! — Д. К.) литературы»?? Вы попрекаете Ульянова, что он меня хвалит «через край», а сами поступаете совершенно так же в отношении Одоевцевой! С тою разницей, что Ульянов высказывает свое мнение, а Вы расписываетесь за всю русскую литературу! Столь же преувеличено, по-моему, и Ваше утверждение, будто «смерть Г. Иванова зарубежная литература в целом до сих пор переживает болезненно». И здесь Вы расписываетесь за всех! Думаю, что, кроме единиц (Вы в их числе), никто ее, эту смерть, болезненно не переживает. Из другой области, но тоже, на мой взгляд, весьма спорно Ваше утверждение, что Одоевцева «соединяет гумилевское время с нашим одичанием (одичанием!!! — Д. К.)». В письме ко мне Вы добавляете, что на О<доевцевой> «отсвет Гумилева и той блестящей эпохи». Воля Ваша, но никакого «соединения» и «отсвета» (кроме чисто внешнего) я не вижу и никакой внутренней связи О<доевцевой> с Гумилевым не ощущаю. Она любит сама об этом «отсвете» твердить, при каждом удобном и неудобном случае напоминая, что она была любимой (так ли? А если итак — это ничего не доказывает) ученицей Гумилева, что он сказал ей (сказал ли?) то-то и то-то, но ведь отсюда до подлинного отсвета, право же, далеко! Одоевцева греется в лучах Гумилева, но на ней я никакого гумилевского отсвета не вижу. И почему Вас этот отсвет волнует, когда Гумилева Вы, судя по Вашим прежним ко мне письмам, не жалуете? И как можно говорить о «нашем одичании»??? Ведь даже с Вашей же точки зрения был еще вчера столь восхищающий вас Г. Иванов, есть сейчас хвалимый Вами же Моршен и т. д., и т. д. Неужели Одоевцева сейчас единственный поэт, а все остальные — Untermenschn?[248]