Николай Конрад - Очерки японской литературы Страница 21

Однако с точки зрения историко-культурной, в более широком смысле этого слова, эпоха Хэйан оказывается истинным началом новой эры. Новый социально-полити­ческий порядок должен был в течение почти столетия (VIII в.) укрепляться, и только с упрочением его могло достаточно определенно выявиться и повое содержание культуры. Иначе говоря, мы сталкиваемся здесь с обычным явлением: интенсивное творчество новой культуры, адек­ватной новому социально-политическому содержанию, на­чинается лишь некоторое время спустя, лишь после того, как все придет «в норму» и, так сказать, несколько «от­стоится». В течение всего VIII века новый порядок именно «отстаивался», постепенно принимая органические с со­циальной точки зрения формы (сословная монархия вза­мен абсолютизма); и, таким образом, смогла появиться на свет уже подлинно новая для Японии культура.

Это особенно ярко сказывается на литературе. «Кодзики», «Норито» и «Манъёсю» еще целиком уходят в япоп- скую древность, еще всеми своими корнями связаны с про­шлой, допарской историей Японии. Но уже первый сборник стихов Хзйан — «Кокйпсю», первая сказка — «Такэтори-моногатари», первая лирическая повесть — «Исэ-моногатари» целиком принадлежит новой эпохе. «Манъё­сю» заканчивает старую, «Кокинсю» начинает новую главу в истории японской лирики, а от «Исэ-моногатари» и от «Такотори-моногатарп» идут новые, еще нс существо­вавшие в Японии до сих нор литературные жанры.

II

Хэйаиская литература вся в целом теснейшим и на­гляднейшим образом связана со всем существованием своего носителя — родовой аристократии. Общие черты жизненного уклада и быта этого сословия, характерные признаки его мировоззрения, объективное значение и ха­рактер самой аристократической культуры в целом пол­ностью воспроизводятся в художественных произведениях Хэйанского периода. Для понимания жизни и деятельности первого сословия Японии нет ничего лучшего, как вчи­таться в эти сборники стихов, дневники и романы Хэйан. Без их литературы не попять хэйанцев, и оторванно от них не уяснить себе этой литературы.

Политическая гегемония, владение экономическими ресурсами создали аристократии вполне устойчивый ма­териальный базис для своего собственного внутреннего культурного развития. Обладание заимствованными куль­турными ценностями, приходящими и привозимыми из Китая, поставили этот культурный прогресс на новые рель­сы и значительно ускорили самый его ход. Поэтому срав­нительно скоро мы наблюдаем уже расцвет и материаль­ной и духовной культуры в среде аристократов, полное изменение их жизненного быта и внутреннего облика. Со­словие «становящееся», связанное тесными узами еще с родовым древним синтоистическим укладом, быстро пре­вращалось и сословие «властвующее», облеченное при этом уже в новые китайско-буддийские одежды. Впрочем, под этими одеждами еще долго чувствовались прежние «вар­вары»; еще долго под этим внешним лоском таилась внут­ренняя грубость. Процтло довольно много времени, пока хэйаицы смогли дать какое-то соединение своего нацио­нального достояния с иопым, чужеземным, построить пер­вую в Японии действительно синкретическую культуру.

Культурное творчество хэйапцев в области теоретико- познавательной развивалось по линии своеобразного ок­культизма, представлявшего собою некий продукт того синкретизма, которым вообще полна вся культура эпохи. В этом оккультизме нашли себе прибежище и древние синтоистические элемепты, и вновь пришедший из Китая мистический даосизм, и явившаяся оттуда же оккультная сторона конфуцианства (Чань-вэй). Обратной стороной такого оккультизма являлась магия, точно так же восхо­дившая к древнему чародейству и только обогащенная но­выми даосско-буддийскими элементами. Однако, как и бывает свойственно почти всякому синкретизму, особенно в стране с еще примитивной цивилизацией, у народа, еще в значительной степени варварского, это познавательное творчество оказалось чрезвычайно поверхностным, неглубо­ким, невдумчивым и маломощным. Хэйаицы скорее сколь­зили по поверхности знания, чем углублялись в самые нед­ра его. Они довольствовались достаточно грубо и упрощен­но понятой картиной мира, не пытаясь ее себе уяснить во всей сложности. Поэтому, даже то глубокое, серьезное, ценное, что было воспринято ими в даосизме и буддизме, оставалось без применения: хэйаицы если и принимали это все, то только внешне, формально. Живой системой знания о мире и жизни для них был элементарно построен­ный оккультизм; главным орудием познания продолжала оставаться достаточно примитивно понятая магия. Ввиду этого при чтении хэйанских романов нас так часто пора­жает наличность какого-нибудь грубейшего суеверия в голове изящнейшего и утонченного придворного кавалера. По этой причине вся литература, созданная хэйанцами, но­сит чрезвычайно специфический характер: никакой особой глубины, никакой действительно серьезной постановки во­просов, никаких проблем большого масштаба в ней мы не найдем. Нет и глубокого проникновения в изображаемое, умения подметить самое существенное в предмете как та­ковом, уяснить вещь саму по себе. Нет не только уяснения, пет и стремления к нему. Есть только скольжение по ве­щам, только легкое касание проблем, только затрагивание вопросов, да и то берущихся в очень элементарной, упро­щенной форме. Взамен глубочайшей проблемы человеческо­го существования, поставленной буддизмом, только легкая игра мотивом Кармы, темой «причин и следствий», идеей «возмездия», и то понимаемыми в чрезвычайно схематиче­ском виде. Вместо серьезнейшей попытки даосского про­никновения в «суть вещей», в тайны мироздания — простое оперирование заклпнатсльпыми формулами, берущимися при этом еще в самом ультрапрактическом аспекте. Сло­вом, ни науки, хотя бы в форме оккультизма, ни филосо­фии, хотя бы в форме системы жизненной практики, хэйапцы не создали. В этих двух областях они довольствовались своеобразным синкретическим продуктом синтоистической мифологии, китайской науки и буддийской веры, понятых и принятых в самом поверхностном смысле. Ничего исто­рически ценного хэйанцы в этих областях не создали. Не приходится искать и глубокого проникновения в мир и ' жизнь, мощных и серьезных идей даже практической фи­лософии и в их литературе: ничего этого в ней нет.

III

И тем не менее трудно представить себе в Японии что-нибудь более замечательное, чем эта литература. Она окру­жена ореолом «классичности» и всеобщим преклонением в самой Японии до сих пор. Она производит совершенно неотразимое впечатление и на современного европейца. То, что было создано в Японии в эти четыре столетия — с IX по XII век, не утратило своей ценности, не только исто­рической, но и абсолютной, и в XX веке.

Ценность хэйаиской литературы открывается нам при свете тех принципов, которыми руководствовались хэйан­цы в области нормативной деятельности мышления, тех положений, которые составляют их сгебо в сфере жизнен­ного поведения. Эта вторая часть их мировоззрения покры­вается общим термином «гедонизм» и слагается из таких же различных элементов, как и первая часть — знание: из свойственного им искони как нации наивного оптимизма, из даосского гедонизма и буддийского эстетизма. Другими словами, основное правило их поведения — такой же син-кретичсскпй продукт, как и основной принцип их познания.

Гедонистические тенденции пропитывают насквозь всю •жизнь Хэйана, точнее сказать — всю жизнь правящего со­словия. Стремление к наслаждению составляет скры­тую пружину всех действий и поступков хэйанскнх «кава­леров» и «дам». Им объясняются все подробности их жиз­ненного уклада, все особенности окружающей их обста­новки.

Наслаждение, к которому стремились хэйанцы, было прежде всего чувственным: любовь — и при этом не слиш­ком романтическая — занимала в их жизни главное место; женщина играла чрезвычайно важную роль. Но в то же время хэйанцы никогда не знали чего-нибудь похожего на рыцарский «культ дамы»: рыцарское поклонение женщине было им так же чуждо, как и их преемникам на историче­ской арене — самураям. Женщина играла первенствующую роль только в качестве орудия наслаждения; самостоя­тельного и специфического значения за пей как таковой никто ие признавал: она имела, так сказать, только «при­кладную» ценность, как и всякая другая составная часть обстановки, только в гораздо большей, в количественном смысле, степени.

Женщина помещалась в центре. Вокруг нее располага­лись две другие принадлежности такой обстановки — при­рода и быт. Элементы наслаждения хэйанцы стремились получить и от природы — с ее красотами, н из бытовой об­становки — с ее комфортом и эстетикой. Отсюда хэйапскнй культ красот природы; отсюда хэйанское стремление создать в «своем городе», столице Хэйан, подобие того роскошного быта, который уже давно процветал в столице танских императоров. Отсюда умение наслаждаться не только красивым пейзажем, но и простой картинкой при­роды, сменой времен года; отсюда умение сделать какую- нибудь незначительную подробность домашней обстановки предметом эстетического любования.