Игорь Суриков - Сапфо Страница 27

Сейчас мы приведем один отрывок из Алкмана, исполненный глубокой и высокой лиричности. Это — картинка из жизни природы. Вообще говоря, древнегреческая культура не очень-то тяготела к пейзажности[96], но архаические лирики тут как раз были исключением. Мы и в дальнейшем тоже — и у Алкея, и, конечно, у Сапфо, к рассказу о которой мы всё ближе подходим, — неоднократно встретим щемящие, за душу берущие описания природных красот. А применительно к тому фрагменту Алкмана, который будет процитирован, можем с полной уверенностью сказать одно: в нашей стране у каждого, кто прочтет эти несколько строк, обязательно возникнут некие ассоциации — пусть несколько смутные, неясные, но притом безусловные. Некий эффект дежавю: почему-то, откуда-то это знакомо…

Спят вершины высокие гор и бездн провалы,Спят утесы и ущелья,Змеи, сколько их черная всех земля ни кормит,Густые рои пчел,                             звери гор высокихИ чудища в багровой глубине морской.Сладко спит и племяБыстролетающих птиц.

Согласитесь: даже вне зависимости от каких бы то ни было ассоциаций уже этого отрывка достаточно, чтобы признать: перед нами великий поэт. А это — лишь один из когорты архаических эллинских лириков, и любой другой из них — фигура такого же масштаба.

Теперь об эффекте дежавю. Объясняется он просто. В свое время великий Гёте перевел эту вещицу Алкмана на немецкий. А получившееся в итоге стихотворение Гёте, в свою очередь, перевел на русский язык Лермонтов. И вот что в итоге вышло:

Горные вершиныСпят во тьме ночной;Тихие долиныПолны свежей мглой;Не пылит дорога,Не дрожат листы…Подожди немного,Отдохнешь и ты.

Эти строки ведь принадлежат к числу самых знаменитых во всей истории русской поэзии. Какой свежестью веет от них! Почти такой же, как от алкмановского оригинала. Хотя, естественно, Лермонтов — на то и гений — внес в стихи свои мысли, свои эмоции, отсутствовавшие у эллина. Возможно, он даже и не знал, что переводит в конечном счете произведение античного автора. Даже скорее всего, что это было именно так: стихотворение озаглавлено им «Из Гёте», а отнюдь не «Из Алкмана». Древнегреческого языка не знал даже Пушкин, окончивший Царскосельский лицей — одно из лучших учебных заведений тогдашней России; что ж говорить о Лермонтове, который прожил жизнь гусара?

Ведя рассказ об архаической мелике, никак нельзя обойти стороной и имя Анакреонта, хотя оно и упоминалось уже выше. Этот уроженец Теоса как-то написал о себе:

            …Бросился я                           в ночь со скалы ЛевкадскойИ безвольно ношусь              в волнах седых,                         пьяный от жаркой страсти.

С Левкадской скалы (на острове Левкада, к западу от Греции) по обыкновению бросались в море те, кого уж совсем истерзала безответная любовь. Прыжок, как правило, не был смертельным, поскольку принимались определенные меры предосторожности: к прыгающему «привязывали всякого рода перья и птиц, чтобы парением облегчить прыжок, а внизу множество людей в маленьких рыбачьих лодках, расположенных кругом, подхватывали жертву; его (бросившегося. — И. С.) по возможности невредимым переправляли за пределы своей страны» (Страбон. География. X. 452).

Ох сколько легенд было связано у эллинов с Левкадской скалой! Согласно одному из рассказов (несомненно, не имеющему ничего общего с действительностью), сама Сапфо совершила прыжок с нее, не в силах справиться со своей неразделенной любовью к красавцу Фаону. Причем для нее этот прыжок будто бы стал-таки последним; так-де она и погибла.

Да и у Анакреонта здесь мы имеем лишь красивый образ, словесные красоты, не более того. Никогда не решился бы на столь опасное дело поэт-гедонист, горячо влюбленный в жизнь с ее радостями и наслаждениями и остро боящийся смерти. Вот что он говорит в одном из стихотворений, написанных, как видно из содержания, уже в немолодом возрасте:

Сединой виски покрылись, голова вся побелела,Свежесть юности умчалась, зубы старческие слабы.Жизнью сладостной недолго наслаждаться мне осталось.Потому-то я и плачу — Тартар мысль мою пугает!Ведь ужасна глубь Аида — тяжело в нее спускаться.Кто сошел туда — готово: для него уж нет возврата.

Но все-таки «безвольно ношусь в волнах седых» — это в точности об Анакреонте. Вот только носился-то он в этих седых эгейских волнах от одного греческого города к другому. То он оказывался при дворе самосского тирана, то при дворе тиранов афинских (талант ведь повсюду ценят правители-меценаты) — и всё в поисках легкого существования, безбедного, обеспеченного, наполненного любовью и вином.

Принеси мне чашу, отрок — осушу ее я разом!Ты воды ковшей с десяток в чашу влей, пять — хмельной браги,И тогда, объятый Вакхом, Вакха я прославлю чинно.Ведь пирушку мы наладим не по-скифски: не допустимМы ни гомона, ни криков, но под звуки дивной песни                            Отпивать из чаши будем.

Перед нами — типичная обстановка эллинского симпосия. Приводятся даже детали: как видим, поэт предпочитал, чтобы вино с водой было смешано в пропорции 1:2 (несколько крепче, чем пили обычно, — 1:3).

И все-таки это тоже позиция. Определенная жизненная позиция, честно и искренне выраженная:                                       Я ненавижу всехТех, кто заботы дня, тягость трудов своихВ душах лелеют. Тебя, кажется мне, Мегист,Жизнь без тревог вести я научил сполна.

Наверное, за эту искренность, сочетающуюся с искрометным, сочным стихом, Анакреонта так любили — и в античности, и в последующие эпохи. А любили — значит подражали. Сапфо, которую, конечно, тоже знали все, даже в отдаленной степени не имела такого количества подражателей, как теосский старец. Среди его поклонников был, кстати, и наш Пушкин, неоднократно в своем творчестве обращавшийся к «анакреонтике». Правда, у него мы встретим скорее приблизительные переложения оригинала, нежели точные, научные переводы: тогда и техника таких переводов с классических языков была в России в зачаточном состоянии (ее как раз разрабатывал применительно к Гомеру современник Пушкина Николай Гнедич), да и сам Александр Сергеевич, как упоминалось, древнегреческим не владел и Анакреонта читал, полагаем, по-французски.

Два только что процитированных отрывка из теосского лирика как раз существуют и в «переводах» Пушкина. Это стихотворения «Поредели, побелели / кудри, честь главы моей…» и «Что же сухо в чаше дно? / Наливай мне, мальчик резвый…». Оба входят в любое собрание сочинений великого русского поэта.

Но самая крупная, самая прославленная школа мелической поэзии сложилась в VII веке до н. э. на острове Лесбос. Именно к ней принадлежала и наша героиня, и поэтому о лесбосских лириках имеет смысл рассказать подробнее, чем о каких-либо иных.

Первым по времени из них считается Терпандр. Впрочем, о жизни этого поэта известно довольно мало (сообщается, в частности, что со своей родины он перебрался в Спарту), да и дошли до нас из его наследия совсем уж жалкие отрывки. Один из этих фрагментов все-таки хотелось бы процитировать ввиду его необычности. Это — гимн Зевсу (или, вероятнее, только начало гимна, его первые строки), а особенность стихотворения — в том, что оно написано только долгими слогами. Мы уже знаем, что в античной метрике имели значение именно долгота или краткость слога, а не его ударная или безударная позиция. Но как передать редкий пример, примененный Терпандром, средствами современного стихосложения? Получается, что единственным способом: сделать так, чтобы в переводе были только ударные слоги (а это значит, что должны употребляться одни лишь односложные слова). В начале прошлого столетия именно нечто подобное и попытался сделать Вячеслав Иванов — яркий представитель российской культуры Серебряного века, ученейший поэт, тонко и глубоко знавший и чувствовавший литературу Эллады. Удачно ли то, что у него получилось, — судить читателю:

Зевс, ты — всех дел верх,Зевс, ты — всех дел вождь!Ты будь сих слов царь;Ты правь мой гимн, Зевс!

Вообще, следует сказать, что именно лирики Лесбоса в большой степени выделялись стремлением к метрическим экспериментам, к изобретению новых стихотворных размеров. Отнюдь не случайно, что именно на этом острове появились сапфическая строфа и алкеева строфа, которыми в дальнейшем постоянно пользовались античные поэты — и древнегреческие, и, впоследствии, римские.