Исаак Дойчер - 1984: мистицизм жестокости Страница 3

Чистка и ее испанские отголоски не только разрушили эту общность целей. Они не только заставили его увидеть пропасть между сталинистами и антисталинистами, внезапно разверзшуюся посреди построенной в боевой порядок республиканской Испании. Этот непосредственный результат чистки отступил на второй план перед «иррациональной стороной тоталитаризма - человеческими жертвами, жестокостью как самоцелью, культом Вождя», и «духом зловещих рабовладельческих цивилизаций древнего мира», распространяющемуся в современном обществе.

Подобно большинству английских социалистов, Оруэлл никогда не был марксистом. Философия диалектического материализма всегда была слишком сложной для его понимания. Скорее инстинктивно, чем сознательно он стал стойким рационалистом, а марксизм и рационализм - это не одно и то же. Вопреки мнению, широко распространенному в англосаксонских странах, философия марксизма вовсе не рационалистична: она не верит, что человеческие существа обычно руководствуются рациональными мотивами и что их можно убедить перейти к социализму доводами рассудка. Сам Маркс начал «Капитал» с тщательно продуманного исторического и философского исследования «фетишистского» образа мышления и поведения, берущих начало в «товарном производстве» - то есть в том, что человек работает для рынка и зависит от рынка. Классовая борьба, как ее описывает Маркс, процесс какой угодно, но только не рациональный. Это не мешает рационалистам от социализма время от времени называть себя марксистами. Но настоящий марксист может считать свой ум более подготовленным (по сравнению с умом рационалиста) к проявлениям иррациональности в человеческих делах, даже к таким, как великая сталинская чистка. Он может расстроиться, испытать чувство подавленности, но его мировоззрение не будет поколеблено. Рационалист же потерян и беспомощен, когда внезапно сталкивается лицом к лицу с иррациональностью человеческого существования. Если он будет цепляться за рационализм, реальность ускользнет от него. Если он будет преследовать реальность и попытается ухватить ее, ему придется расстаться с рационализмом.

Оруэлл гнался за реальностью и вдруг обнаружил, что у него нет ни сознательного, ни бессознательного представления о жизни. С тех пор мысли о чистках не покидали его. Напрямую или косвенно они стали главной темой почти всех произведений, написанных Оруэллом после пережитого им в Испании. Это была благородная одержимость, одержимость разума, не склонного к удобному самообману и прекращению борьбы с тревожащими моральными проблемами. Но увлеченный борьбой с чистками, его разум заразился их иррациональностью. Он оказался неспособным объяснить происходящее на знакомой ему основе эмпирического здравого смысла. Отходя от рационализма, Оруэлл все больше видел реальность сквозь темные очки квази-мистического пессимизма.

О «1984» писали, что эта книга - плод фантазии умирающего человека. В этом есть доля истины, хотя и не вся истина. Работа над книгой действительно была последней лихорадочной вспышкой в жизни Оруэлла. Отсюда экстраординарная, мрачная глубина видения и языка, и почти физическое чувство пыток, которым его собственное творческое воображение подвергает главного героя. Он отождествляет свое собственное увядающее физическое существование со слабеющим и усыхающим телом Уинстона Смита, которому он передает и в которого он вкладывает свои собственные предсмертные боли. Он проецирует последние спазмы собственного страдания на последние страницы последней книги. Но главное объяснение внутренней логики оруэлловского разочарования и пессимизма следует искать не в предсмертной агонии писателя, но в чувствах и мыслях живого человека, в его судорожной реакции побежденного рационализма.

«Я понимаю КАК: я не понимаю ЗАЧЕМ» - это лейтмотив «1984». Уинстон Смит знает, как функционирует Океания и как действует ее тщательно разработанный механизм тирании, но основная причина и главная цель ему неизвестны. Он обращается за ответом к страницам «Книги», таинственного образца «преступной мысли», написанного Эммануэлем Голдстейном - вдохновителем тайного Братства. Но успевает прочитать только те главы «Книги», которые давали ответ на вопрос «Как?». Полиция мыслей нагрянула к нему в тот самый момент, когда он только приступал к главам, обещающим объяснить «Зачем?», и этот вопрос остался без ответа.

Это было собственным затруднением Оруэлла. Он задавал вопрос «Зачем?» не столько о своей Океании, сколько о сталинизме и великой чистке. Естественно, в один прекрасный день он обратился за ответом к Троцкому: именно у Троцкого-Бронштейна он позаимствовал несколько отрывочных биографических данных вплоть до внешнего облика и еврейского имени Эммануэль Голдстейн. Фрагменты «Книги», которые занимают так много страниц в «1984», также явный, хотя и не слишком удачный пересказ «Преданной революции». Оруэлл был поражен моральным величием Троцкого и в то же время не до конца доверял ему и сомневался в его правоте. Противоречивость его взглядов на идеи Троцкого нашла свое выражение в отношении Уинстона Смита к Голдстейну. До самого конца Смит так и не смог выяснить, существовали ли Голдстейн и Братство на самом деле или были состряпаны полицией мыслей. Барьером между идеями Троцкого и собственными мыслями - барьером, который Оруэлл так и не сумел преодолеть, были марксизм и диалектический материализм. Он нашел у Троцкого ответ на вопрос "Как?", но не нашел ответа на вопрос "Зачем?".

Но Оруэлл не мог удовлетвориться историческим агностицизмом. Он был кем угодно, только не скептиком. Скорей у него была фанатичная натура, полная решимости получить быстрые и четкие ответы на поставленные вопросы. Теперь его душа напряглась недоверием и подозрительностью, поиском темных заговоров, замышляемых ИМИ против добропорядочного Билли Брауна из Лондон-тауна. ОНИ - это нацисты, сталинисты, Черчилль и Рузвельт и, конечно все, кто защищал государственную идею, ведь в сущности Оруэлл был простодушным анархистом и в его глазах любое политическое движение теряло смысл существования в тот самый момент, когда приобретало государственный смысл. Ему не приходило в голову анализировать сложную социальную подоплеку, размышлять и давать объяснение запутанным политическим мотивам, расчетам, страхам и подозрениям, разглядеть за ИХ действиями вынуждающие обстоятельства. Понятия социальных сил и тенденций, исторической неизбежности вызывали в нем подозрительность и раздражение. Однако без этих понятий (умеренно и должным образом используемых) никакой реалистический ответ на вопрос, занимавший Оруэлла, дать вообще нельзя. Он видел перед собой деревья, вернее одно дерево, но не видел леса. Кроме того, недоверие к историческим обобщениям заставило его уцепиться за самое старое, самое банальное, самое абстрактное, метафизическое и бессмысленное из всех исторических обобщений: все ИХ планы, заговоры и дипломатические шаги имеют один-единственный источник. И источник этот - «садистская жажда власти». Так Оруэлл перепрыгнул от будничного рационалистического здравого смысла к мистицизму жестокости, который вдохновил «1984».

В романе «1984» господство человека над машиной достигло столь высокого уровня, что общество в состоянии производить блага для каждого в изобилии и положить конец неравенству. Однако неравенство и нужда поддерживаются только для того, чтобы удовлетворить садистские наклонности Старшего Брата. К тому же мы даже не знаем, существует ли Старший Брат в действительности или это только миф. Океанию терроризирует коллективная жестокость партии (не обязательно конкретных ее членов, которые могут быть разумными и благонамеренными людьми). Тоталитарным обществом правит идея садизма. Оруэллу казалось, что он вышел за рамки привычного и, как он полагал, за рамки ложных концепций социальных классов и классовых интересов. Но в терминах марксизма интерес социального класса подразумевает хотя бы какую-то связь с личными интересами и социальным положением своих членов, даже если классовый интерес не представляет простую сумму личных интересов. В оруэлловской партии целое не несет никакой связи с частями. Партия не является социальным органом, приводимым в действие каким-либо интересом или целью. Это фантомообразная эманация всего гадкого, что есть в человеческой природе. Она метафизична, безумна и торжествующа. Дух Зла.

Конечно Оруэлл писал «1984» как предупреждение. Но предупреждения не получилось, потому что в основе романа лежит безысходность. Оруэлл воспринимал тоталитаризм как нечто, останавливающее историю. Старший Брат непобедим: «Если вы желаете картину будущего, то представьте себе ботинок, топчущий человеческое лицо - навсегда». Он проецировал зрелище великой чистки на будущее и видел его навсегда там застывшим. Он оказался неспособным воспринимать события реалистически во всем комплексном историческом контексте. События были чрезвычайно «иррациональны» и вследствие этого Оруэлл стал воспринимать их иррационально, подобно психиатру, чей рассудок помутился из-за слишком близкого пребывания рядом с безумием. «1984» фактически стал не предупреждением, а пронзительным криком, оповещающим о приходе черного тысячелетия, тысячелетия вечных мук.