Лев Колодный - Кто написал «Тихий Дон»? Хроника литературного расследования Страница 41

«Садилось солнце, мягкий, нежно-голубой цвет чистого неба ласкал глаз своей прозрачной глубиной. Длинные сплошные тени потянулись через всю улицу. Красноватый цвет последних, прощальных лучей солнца весело заиграл на крестах церкви и на стороне ее, обращенной к закату. Стекла длинных, переплетенных железом, церковных окон блестели и горели расплавленным золотом. В воздухе стоял веселый непрерывный шум. В разных местах станицы слышались песни, где-то трубач наигрывал сигналы. С крайней улицы к степи, так называемой «русской» (где жили инородские, носившие общее название «русских» «), доносился особенный, дружный, многоголосый гам».

Прочтем описание заката из «Тихого Дона»:

«Солнце насквозь пронизывало седой каракуль туч, опускало на далекие серебряные обдонские горы, степь, займище и хутор веер дымчатых преломленных лучей.

День перекипал в зное. Обдерганные тучки ползли вяло».

И далее:

«Луг, скошенный возле хуторских гумен, светлел бледно-зелеными пятнами; там, где еще не сняли травы, ветерок шершавил зеленый с глянцевитой чернью травяной шелк»…

У Крюкова, можно сказать, штампы: нежно-голубой цвет «чистого неба», «длинные сплошные тени», «веселый непрерывный шум».

У Шолохова все неожиданно, все остро, впервые: «седой каракуль туч», «веер дымчатых преломленных лучей», «с глянцевитой чернью травяной шелк»…

Обратимся к диалогу. У Крюкова он подвержен тем же правилам: очищен от диалектных слов, натуралистичен скорее, чем реалистичен. Вот как говорят студент Ермаков и Наталья:

«Ермаков пожал ее протянутую руку и, после сильного колебания, тихо и смущенно спросил:

– Разве уж проводить?

Голос его стал вдруг неровен и почти замирал от волнения.

– Нет, не надо, – шепотом отвечала Наталья, и от этого шепота его вдруг охватила нервная дрожь.

– Боюсь… – продолжала она, пристально глядя на него: – Народ тут у нас хитрый… Узнают!..

Но блестящий вызывающий взгляд ее глаз смеялся и неотразимо манил к себе».

Приведу диалог шолоховских героев, Григория и Аксиньи:

«С горы, покачиваясь, сходила Аксинья, еще издали голосисто крикнула:

– Чертяка бешеный! Чудок конем не стоптал! Вот погоди, я скажу отцу, как ты ездишь.

– Но-но, соседка, не ругайся. Проводишь мужа в лагеря, может, и я в хозяйстве сгожусь.

– Как-то ни черт, нужен ты мне!

– Зачнется покос, ишо попросишь, – смеялся Григорий».

Когда сравниваешь цитаты из сочинений двух писателей, то понимаешь, что не требуется никакой специальной техники, электронно-вычислительных машин для анализа, настолько все очевидно: нелепо даже предполагать, что Федор Крюков переродился и на старости лет написал роман, всем своим строем, каждым словом и строкой не похожий на все, что сочинял десятилетия…

Федор Крюков служил учителем, занимался общественной деятельностью, избирался депутатом Думы, созванной после революции 1905 года, которую царь вскоре разогнал. Эти следы биографии проступают в его рассказах. Так, один из них, о школьной жизни, называется «Из дневника учителя Васюхина».

Очерк «Встреча» – автобиографичный. В нем живо описывается встреча в суде, произошедшая вскоре после разгона Думы, с бывшим депутатом, урядником, сидевшим на одной скамье рядом с Федором Крюковым. И вот он оказывается среди тех, кто судит Федора Крюкова, обвиненного в противоправительственной деятельности.

Автобиографичен рассказ «Станичники», где разрабатывается тема, особо волновавшая Крюкова. В Думе он выступал против использования казаков в борьбе с народом. Рассказ – об этой стороне жизни казачества.

Подобного автобиографизма у Шолохова нет.

Оба писателя любят казачьи песни, цитируют их, знают казачий фольклор. В «Станичниках» Федор Крюков рассуждает о песнях и называет Дон тихим. Иначе ведь и быть не могло. Тихий Дон – понятие фольклорное.

«Станица провожала своих сынов на войну. И песни слышались всюду, грустные песни разлуки, прощания, песни тоски по родине и проклятия чужбине. Станица всегда поет, и провожая свою молодежь, и встречая ее. А провожать и встречать ее приходится часто. Хорошо встречать… Звенит бодрая, радостная песня приветствия тихому Дону:

За курганами пики блещут!..Подошли мы к Дону близко…Здравствуй, наш отец родной!..»

О «тихом Доне» Федор Крюков вспоминает не раз. Вот как обращается к уряднику в очерке «Встреча» наказной атаман:

«– Вы – истинный сын тихого Дона. На вас мы вполне полагаемся, и надеюсь, вы оправдаете наши ожидания».

Как видим, и Крюков, и Шолохов писали о «тихом Доне». Но по-разному. У Крюкова Дон – красивая река, течет спокойно, она символ казачьей самобытности. У Шолохова – это стихия, лавина, символ времени бурного и кровавого, символ потока, унесшего жизни любимых героев.

Второй сборник крюковских рассказов вышел в Москве в 1914 году. На его обложке стоит обозначение: том I. Второй том, по-видимому, в связи с войной, не появился. В сборнике – пять рассказов профессионального писателя, который давно уже не сомневается в том, что занялся не своим делом: такие мысли обуревали его в пору сочинения «Казачки». В. Короленко тогда убеждал автора не сворачивать с избранного пути, хотя особых комплиментов известный писатель начинающему не рассыпал.

Есть еще одна книга в каталоге под фамилией «Крюков Федор Дмитриевич». Выдается читателям в виде микрофильма. В этой книге 70 страниц, вышла она после того, как началась гражданская война, когда Россию разделил фронт. По его сторонам оказались отцы и дети, братья, родственники и друзья. Пошли на фронт и писатели. Такие как Александр Серафимович находились на стороне советской власти. Такие как Федор Крюков – на другой стороне.

Сборник «Родимый край» вышел в станице Усть-Медведицкои в юнце 1918 года. Тогда отмечалось, несмотря на военное время, 25-летие творческой деятельности писателя. Доход от сборника юбиляр передавал для учреждения стипендии имени Ф. Д Крюкова «при устъ-медведицких средних учебных заведениях». Вышел сборник, как значится на обложке, в издательстве «Север Дона», точно так же называлась выходившая в станице газета, для которой Федор Крюков писал передовые. Для нее сочинил лирическое эссе, чье название дало имя сборнику.

«Родимый край… Как ласка матери, как нежный зов ее над колыбелью, теплом и радостью трепещет в сердце волшебный звук знакомых слов. Чуть тает тихий свет зари, звенит сверчок под лавкой в уголке, из серебра узор чеканит в окошке месяц молодой… Укропом пахнет с огорода… Родимый край».

Эссе – литературное завещание писателя, признание в любви к Дону. «Родимый край», однако, не сборник сочинений Федора Крюкова, а некое подведение итогов жизни. Сюда включена часть переписки с В. Короленко, отрывок из выступления в Думе – «По запросу о казачьих полках 1 и 2 очереди…», отрывок из известной нам «Казачки», здесь же помещены критические очерки, посвященные анализу творчества юбиляра, который характеризуется как «бытописатель Дона». Публикуются воспоминания о нем как о редакторе, вошли в сборник стихи и рассказы друзей, как это было принято в подобных изданиях.

Среди этих материалов встречается очерк очевидца под названием «Крюков в походе», где некто В. Михайлов описал пожилого литератора в его 48 лет верхом на кавалерийской лошади, с австрийским карабином и биноклем. Рядом с ним гарцевал сын Петр Крюков, также вооруженный.

«– Что вы тут делаете? – спросил удивленный очеркист, не ожидавший увидеть писателя в роли кавалериста.

– Прикрываю артиллерию, – ответил Федор Крюков.

– И давно?

– Да вот только что…»

Недолго пришлось повоевать, потому что на глазах очевидца разорвался поблизости снаряд и писатель слетел с лошади, получив контузию. Из больницы вышел с «травматическим плевритом», что не помешало ему вскоре оказаться в штабе. Казаки называли его с почтением «полковником». Хотя и побаливал бок, мучил кашель, но «все-таки воевал».

Как видим, в 1918 году Федору Крюкову было не до романа.

Главное даже не в том, что шла война. Федор Крюков, это видно из материалов сборника, страдал, оплакивал рушившийся на его глазах вековой уклад жизни на Дону и в России, хотя за десять лет до разразившейся революции сидел в тюрьме, ему грозила каторга. Суд лишил тогда права въезда в Область Войска Донского. И для писателя была это тяжелая кара.

«Я знаю, что все перенесу: и многолетнюю каторгу, и вечное поселение где-нибудь в сибирской тайге, но знаю, что не вынесу только одного. Это тоски по своим родным местам. Донские песчаные бугры и Глазуновская со своими лесами и Медведицей потянут так, что не хватит меня и на два года», – писал Федор Крюков в ожидании своей участи после ареста.

В 1918 году ему угрожала не каторга, не поселение, а смерть.

Времени и места, возможности писать роман не было. Судьба отпустила Федору Крюкову после юбилея год жизни. Сборник «Родимый край», все его семьдесят страниц, – еще одно свидетельство того, что писатель не никоим образом мог быть автором «Тихого Дона».