Наум Синдаловский - Пушкинский круг. Легенды и мифы Страница 43

В заключение надо сказать, что значение Петербурга в истории современной России уже давно переросло смысл, некогда заложенный в знаменитую метафору. Сегодня это далеко не только окно, через которое Россия 300 лет заглядывала в Европу. В 2004 году на встрече с группой депутатов законодательного собрания Петербурга Папа Римский Иоанн Павел II заявил, что «Петербург — это ворота, ведущие в великую страну — Российскую Федерацию». Вполне возможно, что найденное Папой удачное сравнение «ворота в Россию» очень скоро превратится в новую метафору, ничуть не менее сильную и значительную, чем «окно в Европу».

Это обстоятельство для Петербурга имеет особое значение, потому что Петербург, по общему признанию, до сих пор является самым европейским городом в России, а значит, и важнейшей точкой соприкосновения страны со всей остальной Европой. Что так остро чувствовал и понимал истинный петербуржец Пушкин еще в 1833 году, когда писал свою «петербургскую повесть».

Последним пушкинским подарком петербургскому городскому фольклору стало знаменитое стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Пушкин написал его в августе 1836 года, но впервые оно опубликовано только после смерти поэта. И в редакции Жуковского. Несколько десятилетий, пока не нашлись подлинные черновики Пушкина, читатели были уверены, что «собственный памятник» поэт ставит выше «наполеонова столпа», то есть выше Вандомской колонны, установленной в Париже в честь французского императора:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный,К нему не зарастет народная тропа,Вознесся выше он главою непокорнойНаполеонова столпа.

Наконец справедливость была восстановлена. Но ясности от этого стало еще меньше. Да, вместо «Наполеонова столпа» в стихотворении должно быть: «Александрийского столпа». Но что при этом имел в виду Пушкин, остается еще более непонятным. С чем сравнивал поэт «собственный памятник»? С одним из семи чудес света — Фаросским маяком вблизи города Александрии, который с давних времен зовут Александрийским и высота которого, согласно преданиям, равнялась около 140 метров, или Александровской колонной, воздвигнутой в Петербурге в честь победителя Наполеона Александра I? С точки зрения правильного русского языка речь в стихотворении должна идти исключительно о Фаросском маяке, потому что слово «Александрийский» не может быть произведено от имени «Александр», а только от названия города «Александрия».

Но если следовать примиренческой логике Жуковского, сменившего «Александрийский столп» на «Наполеонов», то надо признать, что его ассоциации от прочтения пушкинского варианта однозначны: Пушкин своею «главою непокорной» вознесся выше памятника самому Александру I. Этого, по мнению Жуковского, допустить было нельзя, чтобы не навредить памяти поэта, как думалось благородному и верному Василию Андреевичу. И он подправил Пушкина.

Что же касается русского языка, то вряд ли Жуковский об этом думал. Пушкин мог себе позволить такую гениальную «неправильность». Об этом мы уже говорили. Зато петербургский фольклор обогатился еще одним общеупотребительным топонимом, получившим даже в науке полуофициальное признание. До сих пор энциклопедические справочники рядом с названием: Александровская колонна в скобках указывают: «Александрийский столп». В кавычках.

Александровская колонна стоит того, чтобы в очередной раз поговорить о ней. Во-первых, потому что ее история богата фольклором, к которому, как мы видели, приложил руку Пушкин; и во-вторых, этот памятник так или иначе вошел и в жизнь, и в творчество Пушкина. О творчестве мы только что говорили. Что же касается жизни, то случилось так, что во время сооружения колонны Пушкину присвоили придворное звание камер-юнкера. Пушкин счел такую «милость» оскорбительной и смешной. «Я пожалован в камер-юнкеры, что довольно неприлично моим летам», — записывает он в своем дневнике. Обязательное присутствие камер-юнкеров на дворцовых мероприятиях Пушкин частенько игнорировал. Так произошло и при торжественном открытии Александровской колонны, на котором присутствовали и сам император, и весь царский двор. Должен был быть и Пушкин. Однако он сказался больным и уехал из Петербурга за пять дней до открытия, чтобы «не присутствовать на церемонии вместе с камер-юнкерами».

Открытие памятника состоялось 30 августа 1834 года. Колонну воздвигли по проекту архитектора Огюста Монферрана. Объектом городской мифологии Александровская колонна стала едва ли не сразу. Петр Андреевич Вяземский записал анекдот (отметим поразительное сходство его сюжета с ранее упоминавшимся эпизодом с графиней Загряжской — Н. С.) о графине Толстой, которой в то время исполнилось чуть ли не 90 лет и которая запретила своему кучеру возить ее мимо колонны. «Неровен час, — говорила она, — пожалуй, и свалится она с подножия своего». Как известно, колонна не врыта в землю и не укреплена на фундаменте. Она держится исключительно с помощью точного расчета, ювелирной пригонки всех частей и собственного веса. Согласно одному из многочисленных преданий, в основание колонны был зарыт ящик отличного шампанского — чтоб стояла вечно, не подвергаясь ни осадке, ни наклону.

Александровская колонна

Не устраивала некоторых петербуржцев и скульптурная аллегория — фигура Ангела, венчающая гранитный обелиск. Известный в пушкинском Петербурге салонный краснобай Д. Е. Цицианов будто бы говорил: «Какую глупую статую поставили — Ангела с крыльями; надобно представить Александра в полной форме и чтобы держал Наполеошку за волосы, а он только бы ножками дрыгал».

В 1840-х годах в Петербурге был хорошо известен каламбур, авторство которого приписывали профессору Санкт-Петербургского университета В. С. Порошину: «Столб столба столбу». Кто был кем в этом маленьком фразеологическом шедевре, петербуржцам рассказывать было не надо. Согласно преданию, придать лицу Ангела сходство с лицом императора Александра I, одновременно указав скульптору Б. И. Орловскому, что морда змеи, попранной крестом Ангела, должна походить на лицо Наполеона, приказал царствующий император Николай I. Столб Николая I Александру I.

И это не единственная солдатская ассоциация, владевшая умами либеральной общественности эпохи Николая I:

В России дышит все военным ремеслом:И Ангел делает на караул крестом.

Военный образ неподкупного караульного проглядывается и в соответствующих поговорках: «Стоишь, как столп Александрийский», или «Незыблемей Александрийского столпа».

Фольклор не оставлял колонну без внимания на протяжении всей ее истории. Накануне нового XX века вокруг Александровской колонны начали разыгрываться мистические сюжеты. По вечерам на гладком гранитном стволе колонны высвечивалась отчетливая латинская литера «N». Заговорили о конце света, о «Nовых» бедствиях, грозящих городу, о пророчествах его гибели. Очень скоро все обернулось фарсом. Латинская литера оказалась одной из букв в названии фирмы «Simens», выгравированном на стеклах фонарей вблизи колонны. Едва зажигались огни и на город опускались сумерки, как эта надпись начинала проецироваться в пространство. А одна из букв — «N» — отпечатывалась на колонне.

Сравнительно недавно, в мае 1989 года, в Петербурге был устроен блестящий розыгрыш, придуманный и проведенный некой компанией молодых людей, выдававших себя за инициативную группу. Собирались подписи против переноса Александровской колонны с Дворцовой площади в Александровский сад. Колонна якобы мешала проведению парадов и демонстраций. Причем, как потом выяснилось, был заготовлен даже специальный приз тому, кто разоблачит эту талантливую мистификацию. Список озабоченных судьбой памятника подписантов рос и рос. Приз так и остался невостребованным.

Еще через несколько лет петербуржцы услышали по радио ошеломляющую новость. Как выяснилось, Петербургу не грозит топливный кризис. Раскрыта еще одна неизвестная страница петербургской истории. Обнаружены документы, подтверждающие давние догадки краеведов. Под нами находится подземное море нефти. Наиболее близко к поверхности земли это нефтехранилище подходит в районе Дворцовой площади. Археологам это было известно давно. Именно ими и было рекомендовано использовать строившуюся в то время колонну в качестве многотонной затычки, способной удержать рвущийся из-под земли фонтан. В свете этого замечательного открытия становится понятно, почему колонна не врыта в землю и не укреплена на специальном фундаменте, что, казалось бы, должно было обеспечить ей дополнительную устойчивость, но стоит свободно на собственном основании и удерживается в равновесии с помощью собственного веса.