Елизавета Кучборская - Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции Страница 44

В письмах к Альберу Милло Золя уточнял, что „Западня“ — это картина жизни „определенной части рабочего класса“[154]. В феврале 1877 года, сразу же после выхода романа отдельным изданием, автор писал редактору газеты „Бьен пюблик“: „Я утверждаю, что сделал полезное дело, анализируя в „Западне“ определенную часть народа“[155]. Однако избранная писателем „определенная часть“ социальных низов не оставила возможности для развития острого социально-политического конфликта в романе. Персонажи „Западни“ принадлежат к наименее активной части рабочего класса, лишены классового самосознания. Они существуют вне политики и показаны вне политики, в сфере преимущественно бытовых интересов.

Аполитичный, невежественный кровельщик Купо, который в мэрии во время венчания поставил по неграмотности крест, рассуждает: „Вся эта политика просто чепуха! На что она нам нужна? По мне пусть посадят кого угодно: короля, императора или вовсе никого, я все равно буду зарабатывать свои пять франков, есть, пить и спать — ведь так? Бросьте, это слишком глупо“. У его ближайших приятелей, таких, как Биби Жаркое, Сапог, Соленая пасть, интересы не шире, чем у Купо.

Золя рисует появление ранним утром на парижских улицах нескончаемых толп, которые растекались „бесконечными вереницами мастеровых, идущих на работу с инструментом на плече и хлебом подмышкой. Вся эта лавина беспрерывно поглощалась Парижем, рассасываясь и растворяясь в нем… Город проглатывал их, одного за другим, зияющим зевом улицы Фобур-Пуассоньер“, — Слесарей, каменщиков, маляров… „Многие замедляли шаг у двух кабачков“. Среди них, конечно, немало людей, по уровню близких Купо и его окружению, не лучшая, но количественно заметная часть социальных низов Франции начала 50-х годов XIX века, к которым относится экспозиция романа.

Однако в „Западне“ есть персонаж, заметно выпадающий из этого плана. Его образ в работах, посвященных Золя, обычно рассматривают как крупную творческую неудачу автора. Это — кузнец Гуже. Между тем этот герой представлял несомненный интерес для Золя и был ему дорог. „Здесь у меня на руках все козыри“, — писал он, отвергая упреки критики, утверждавшей, что в „Западне“ все действующие лица „одинаково отвратительны“, все коснеют „в лени и пьянстве“. По замыслу Золя, Гуже — „отличный рабочий, образцовый рабочий“, он остается „благородным и чистым до конца… В народе встречаются незаурядные натуры, я это знаю и говорю это, раз я ввел такой образ, в свою книгу“[156].

Само по себе это отношение автора к герою еще не означает высокой художественности его образа. И у Золя были сомнения относительно Гуже: „…решусь ли признаться, — я даже боюсь, что немного приврал, потому что иногда приписываю Гуже чувства, не свойственные его среде“[157]. Объективно образ Гуже вряд ли мог вызвать эти опасения.

Впечатление некоторой нежизненности образа может возникнуть лишь на первый взгляд — оно не подкрепляется в дальнейшем. Прием, которым так убедительно воспользовался Золя в „Карьере Ругонов“, — точные реалистические мотивировки каждой черты — освобождает и образ Гуже от упреков в нарочитой идеализации.

Чистая, строгая жизнь кузнеца Гуже и его матери — кружевницы, столь отличающаяся от бытия остальных героев „Западни“, имеет свое объяснение. „За их тихой и мирной по внешности жизнью скрывалось давнишнее большое горе“: когда они жили в Лилле, отец Гуже в припадке пьяного бешенства „убил железным ломом товарища, а потом удавился в тюрьме собственным шейным платком“. Тень несчастья, обрушившегося на семью, сохраняется; давнее преступление отца по-прежнему тяготило мать и сына: „…они старались искупить его безупречной честностью, мужеством и добротой. Пожалуй, они прониклись даже чувством некоторой гордости, убедившись, что есть люди и похуже их“.

Характерно, что именно Гуже Эмиль Золя наделил гораздо более широкими общественными запросами, чем прочих персонажей романа. Кузнец „интересовался политикой и сочувствовал Республике во имя справедливости и народного блага“. В истории его дружбы с Купо выясняются некоторые подробности общественных воззрений Гуже. Когда 2 декабря 1851 года Купо потехи ради пошел посмотреть на восстание („в сущности ему было наплевать и на Республику, и на Бонапарта, и на все решительно“), его чуть не схватили за одной из баррикад. Кузнец заслонил его своим телом и помог убежать.

Хотя около баррикады Гуже оказался случайно, не для того, чтобы сражаться за Республику, Золя заметно выделил его и из среды равнодушных к политике невежд и из толпы политиканствующих обывателей. Гуже „подробно объяснял“, почему именно он не встал рядом с восставшими: „Народ несет на себе всю тяжесть восстаний, а буржуазия загребает жар чужими руками — февраль и июнь были прекрасными уроками в этом смысле. Теперь предместья уже больше не будут вмешиваться в свалку. Пусть город разделывается собственными силами“.

Энгельс в статье „Действительные причины относительной пассивности французских пролетариев в декабре прошлого года“ писал, что „та часть революционного рабочего класса, которая составляла его подлинную мощь, его цвет, была либо перебита во время июньского восстания, либо же, после июньских событий, сослана или брошена в тюрьмы под бесчисленными предлогами всякого рода“[158]. В декабре 1851 года передовые рабочие составили основное ядро защитников баррикад, но число баррикадных бойцов было невелико — не превышало 1000–1200 человек. Масса пролетариата осталась в стороне от борьбы. Раздумья Гуже передают настроения именно этой части парижского пролетариата. Впрочем, кузнец не был уверен, что принял правильное решение. Поднявшись по улице Пуассоньер, он смотрел на Париж: „А все-таки там, внизу, творится предательское дело. Когда-нибудь народ еще раскается, что глядел на это сложа руки“.

„Западня“ входит в огромное целое, у которого есть общий смысл. Он „станет ясен всем, лишь когда я завершу свой нелегкий труд, — писал Золя. — И эта серия Должна включать два романа о народе. Пусть критики, обвиняющие меня в том. что я не показал народ во всех его обличиях, соблаговолят дождаться второго романа, который я предполагаю посвятить народу“[159].

Наблюдавшаяся во французской литературе второй половины XIX века некоторая тематическая демократизация искусства лишь в малой степени отразила важнейшую сторону общественной жизни — труд. Появление в литературе „героя в фуражке и героини в полотняном чепце“[160] само по себе еще не разрушало своеобразного эстетического табу, которым была отмечена эта тема. Когда предметом художественного постижения оказывалась жизнь социальных низов, она, с большим или меньшим приближением к реальности, освещалась преимущественно со стороны быта. Самый процесс труда, как правило, оставался вне поля зрения писателя.

Обращение к теме труда, углубляя социально-историческую проблематику Эмиля Золя, обогащало его художническую палитру и позволяло расширять сферу эстетических открытий, которые до сих пор совершались им на других идейно-тематических путях.

Задолго до „Жерминаля“, где тема труда приобретет назначенные ей историей масштабы и неразрывно соединится с темой борьбы пролетариата, Золя еще в „Западне“ не ограничился изображением быта. Представители нескольких городских низших социальных слоев — ремесленники, работающие на дому, прачки, строительный рабочий, кузнец с небольшого механического завода — все они вошли в роман со своей профессией, навыками, чертами более или менее определившегося социального характера. Ни один из этих образов нельзя рассматривать как очередной набросок жизни извне, как зарисовку, касающуюся внешней стороны явления. Воссоздавая во множестве точных подробностей процесс работы, Золя исследовал социальные и эстетические возможности темы трудовой деятельности.

Некоторые картины труда в „Западне“ почти не отделимы от быта, что обусловлено особенностями профессии. Сестра Купо г-жа Лорийе и ее муж — золотых дел мастер редко покидают свою комнату, которая служит им и мастерской. Но акценты в этом случае сделаны не на быте, а на труде, объясняющем многое в социально-психологической характеристике четы Лорийе.

Дом на улице Гут-д'Ор, куда Купо привел Жервезу знакомиться с будущими родственниками Лорийе, мало отличался от тех грязных доходных домов квартала Бордэн, которые изображены Бальзаком в последнем его романе „Кузен Понс“: там „в каждом дворе и чуть ли не в каждой квартире чем-то торгуют, столярничают, портняжничают, сапожничают, занимаются резьбой по металлу, разрисовывают стекло и фарфор…“ Он был похож и на дом на улице Перль: как бы пораженный проказой, с изъеденными, сочащимися сыростью стенами, зловонными коридорами, закопченными потолками, он вмещал множество людей, принадлежащих к социальным низам. У Бальзака о них напоминала лестница, усеянная следами всех профессий: тут были обрезки кожи, обломки пуговиц, обрывки кисеи, кусочки меди, осколки стекла… У Золя эти люди сами вышли на страницы романа: одни на мгновение, другие остались там со своей историей, бытом, характером, отношениями, каждый — как часть среды.