Татьяна Москвина - В спорах о России: А. Н. Островский Страница 46

Долгие-долгие годы мне не попадались даже рецензии на спектакли МХАТа имени М. Горького. Я думала, что при любых попытках проникнуть в этот театр выходит какой-нибудь специальный ангел с огненным мечом и учиняет допрос с пристрастием. Оказалось — ничего особенного. Театр как театр. Похож на все академические театры — заповедники культурной скуки.

Доронинских «Без вины виноватых» можно смело датировать любым послевоенным годом. Такие роскошно выписанные задники, как у художника В. Серебровского, такие неспешные и редкие передвижения по сцене, такие картинные позы и размеренную декламацию персонажей вы бы могли созерцать хоть в 1953, хоть в 1978 году. Все на своих местах. Незнамова, потерянного сына, всегда играют мрачные риторические брюнеты и всегда плохо, а Шмага всегда потешает публику, как он ни играй. Сюжет так хорош и текст так вкусен, что при внятном докладывании того и другого А. Н. Островский непременно получает свою долю законного успеха.

Актеру, ставящему спектакль с собой в главной роли, нелегко, если вообще возможно, сохранить стереоскопическое зрение и сладить равноправный ансамбль. Вот и Доронина оформила типичную «пирамиду» с собой на острие. Смотреть интересно только на нее — ничего не скажешь, умеет приковать внимание, всегда появляясь из-за кулис значительной походкой харизматического лидера, заключающего в себе большое, волнующее послание.

Татьяна Доронина играет свою законную роль, и в ней самой нет ни архаики, ни рутины, ни противного жестяного привкуса театральных «консервов» с истекшим сроком хранения. Как огромен, как натурален отпущенный ей дар, если сквозь десятилетия замкнутого, полупризрачного существования вне эстетики своего времени, вне режиссуры, вне равных партнеров она пронесла настоящее, заразительное актерское волнение, горячечный темперамент, сильную и собранную волю, способность «доставать» зрителя своим излучением сразу и до третьего яруса… Весь живой смысл спектакля только в ней одной и сосредоточен. На вопрос, способен ли русский мелодраматизм победить Лауру Гонсалес, можно ответить твердо: да, если бы этим занялась в полную силу и при поддержке режиссуры отличная мелодраматическая актриса Татьяна Доронина.

Она не играет пролог, юность своей героини, звавшейся когда-то девицей Любовью Отрадиной, а начинает сразу с Кручининой. Оно понятно: сама актриса изображать юность не может и вряд ли хочет, а сыскать для пролога новое дарование и убедить зрителя, что это Доронина в молодости, маловероятно. «Послание» Дорониной в том, что она хочет создать идеальную русскую женщину — добрую, скромную, благородную, чистую и возвышенную во всех душевных движениях, с огромным запасом самопожертвования. Сила веры актрисы в себя, постоянное влажное волнение, клокочущее в ее груди, горячий и нежный шелест убежденного голоса — словом, необычайная, экстраординарная эмоциональность водопадом изливается в зал, заставляя нервы зрителя дрожать и резонировать в ответ.

Прямо скажем, подобных иррациональных актрис сейчас не найдешь. Молится ли она у иконы, вынимает ли белый платочек, чтобы промокнуть настоящие слезы, жадно ли впивает речи собеседников, сдержанно-благородно приветствует коллег по гастролям или с глубоким негодованием отвергает поползновения бывшего любовника — огромные влажные клубы раскаленного пара, непрестанно извергаемые ее поразительной натурой, застилают любопытствующие зрительские глаза слезящейся пеленой. Плачут все. Я тоже плакала, сквозь слезы с огорчением примечая, что испортили даже Коринкину с Миловзоровым. Но она выходила — и опять начиналось извержение пара, и все остальное теряло значение. Хорошая женщина страдает, страдает долго, неутолимо — так пусть же она будет счастлива. Изнемогая от слез, мы со зрителем с удовольствием посмотрели финал, когда Кручининав исполнении Дорониной, слушая монолог Незнамова и уже догадываясь, кто перед нею, эффектно (но тоже благородно) выкрикнула: «Он!!!» — и упала в обморок. Лаура Гонсалес была посрамлена…

Питерские «Без вины виноватые» (спектакль называется «Картины из жизни девицы Любови Отрадиной») — театр совсем иного рода, интерьерный, камерный, «домашний». Режиссерский дебют Натальи Леоновой показывает хорошее знание предшественников, и прежде всего, разумеется, «островских» опытов Петра Фоменко. «Постконцептуальный театр» Фоменко не знает «идейных обоснований» и не строит схем, вместо того погружая всех героев в одушевленную-омузыкаленную стихию талантливого проживания жизни. Игра затеяна Натальей Леоновой долгая, подробная и переливчатая. Спектакль идет в Доме Кочневой (Фонтанка, 41): посмотрели первое действие — слуга Иван ведет нас в следующий зал, на второе. Потом возвращаемся обратно. Потом опять ведомы уже в третий зал. В приотворенные двери доносятся звуки музыки (то флейта слышится, то будто фортепьяно…), и все обретает занятный характер культурной экспедиции. Мало того что всю пьесу (за малыми купюрами) видели, еще и залы прекрасные посмотрели, музыки наслушались и актеров, рассеянных по разным театрам, застали вместе и в отличной форме.

Играют «для собственного удовольствия», с той особенной радостной бесцельностью, что отличает настоящее творчество. С четкой задачей создать из каждого, даже самого малого персонажа, определенный сценический характер. Стодвадцатилетней давности пьеса звучит естественно и свежо. Нет, герои не «осовременены», но их узнаваемость взята в качестве стилистической окраски. Незнамов, с хипповским хвостиком, грызущий ногти (Юрий Озерский), похож на трудного подростка, склонного перенять худшие черты богемной жизни (в финале Кручинина (Мазуркевич) строгим материнским жестом отведет его руки от рта — мол, не грызи ногти, дурно!). Арина Галчиха в озорном исполнении Ольги Лысенковой — Арина-бомжиха, профессиональная нищенка со своими приемами обдуривания граждан. Таиса Шелавина (Анна Табанина) — эдакая добродушная разбитная «фотомодель» облегченного поведения. Муров во взрослой ипостаси (Сергей Кошонин) смахивает на перспективного политика бандитской ориентации, а Дудукин (Валерий Кухарешин) — на прогрессивного провинциального интеллигента, пописывающего пьесы на досуге. Шмага (Сергей Барковский) — достойный участник вековой вереницы Шмаг, доказывающей, что этот образ Островского, конечно, принадлежит к числу вечных спутников. Есть и новый штрих: в четвертом действии разыгран сочиненный режиссером небольшой капустник на основе некоторых имеющихся в пьесе фраз, из него видно, что Шмага весьма хороший актер, но с одним недостатком — вследствие многолетних злоупотреблений горячительными напитками постоянно забывает текст роли и путает ударения. С ударениями вообще развернута в спектакле целая игра — персонажи то и дело, по актерской привычке, поправляют себя и других, что привносит забавное оживление в атмосферу.

Теперь о главном: довелось мне увидеть лучшего Миловзорова и лучшую Коринкину своей зрительской судьбы. Нет никакого дурного кокетства, кривляния и ломания, которыми частенько снабжают актеры этих героев — актеров же. Нина Павловна Коринкина (Татьяна Григорьева) — серьезная женщина в солидном возрасте, долгими трудами завоевавшая место под солнцем, и внезапное появление моложавой гастролерши Кручининой для нее невыносимо. Она никакая не интриганка, не кокетка — она в жгучей, саднящей обиде пытается получить обратно то немногое, что у нее все-таки было: редкие визиты местного донжуана Дудукина, жидкие аплодисменты публики. Бодрость и игривая оживленность этой бедной, смешной и жалковатой дамочки носят отважно-героический характер. Мы ее знаем, эту Нину Павловну, мы ее видели вчера в каком-нибудь коридоре, где она хохотала в стиле Людмилы Гурченко, автоматически расцветя от мужского взгляда, мы ее увидим завтра в очередном платье цвета цикламена, с прилипшей ко лбу челочкой. Не зла, не глупа Коринкина, но не способна она думать ни о чем, кроме себя и своей злосчастной женской судьбы. (Собственно, эта способность и делит людей на овец и козлищ…) Но когда из-за сплетенной ею интриги обнаруживается, что Незнамов — сын Кручининой, Нина Павловна искренне и как-то сконфуженно рада.

Петю Миловзорова играет Александр Баргман — и так упоительно, великолепно, гомерически смешно, что публика, хохоча, вынуждена сдерживаться, ибо громовой хохот в маленьком зальчике кажется не вполне уместным. Красавец Баргман недавно блеснул в «Лесе» в роли Несчастливцева, требующей немало пафоса, а теперь с изрядным удовольствием исполняет виртуозный юмористический этюд о том, как бездонна, чиста и ослепительна бывает человеческая глупость.

Как-то особенно, тихонечко ходит, сразу впадая в отчаяние, когда его в чем-то упрекают. Преданными собачьими глазами смотрит на Нину Павловну, и веришь, что она его выучила «всему» (да, и «этому» тоже), — кто бы еще стал возиться с клиническим идиотом. Никакая информация не помещается в бедном уме, и Петя, блаженно улыбаясь, шевеля губами вслед говорящему, пытается понять, что опять за напасть на его голову. Этот «мужчина сложной судьбы» прибился к театру явно по неспособности к любым другим занятиям и подлость может сделать единственно по непроходимой глупости…