Николай Конрад - Очерки японской литературы Страница 66

Таким образом, историческое сказание в форме герои­ческой саги, романтической легенды или культурно-исто­рического предания, пародпое сказание в облике бытового рассказа им фантастической сказки и сказание религиоз­ное вроде мифологического или церковно-исторического повествования — таков главнейший материал, легший в основу содержания первых драматических произведений Японии. Необходимо только добавить, что родиной этих сказаний могла быть не только Япония, но и Китай, и даже иногда Индия. В этом смысле осведомленность и на­читанность авторов ёкёку не оставляет желать ничего лучшего. Несомненно, они были одними из самых образо­ванных людей своего времени.

VI

Весь этот материал, заимствуемый из таких разнород­ных источников, разнохарактерный сам по себе, подвергся при превращении в пьесу такой обработке, которая делала его в значительной степени неузнаваемым, принявшим как будто совершенно другой облик. Перенесение материала из одного жанра в другой обусловило полное его стили­стическое (в широком смысле этого слова) перерождение: сказания, существовавшие до сего времени в своем соб­ственном стилистическом облике, пройдя через руки авто­ров ёкёку, приобретали в значительной мере новую стилистическую физиономию. Эпизод из «Повести о Тайра», как будто в точности воспроизведенный в пьесе, тем не менее начинал жить в новой оболочке совершенно иной жизнью.

Так — в смысле общестилистическом, так же и в узко­стилистическом отношении. Как известно, тексты ёкёку представляют собой пеструю ткань, сотканную из заим­ствованных отовсюду, взятых очень часто в почти неизмен­ном виде фраз, отрывков, цитат из различных, хорошо знакомых читающей публике тех времен произведений: в тексте пьес мы то и дело обнаруживаем «кусочки» рома­нов — «Исэ», «Ямато», «Гэндзи», эпопей — «Хэйкэ», «Гэм- пэй-сэйсуйки», антологий—«Когашсю», «Бо Лэтяня», «Вакан-Роэйсю» и т. д. Эти кусочки то перенесены в не­тронутом виде целыми абзацами, то даны в переплетении с другими, то введены в несколько измененной форме. Благодаря этому словесная ткань ёкёку производит впе­чатление пестрого ковра, изготовленного из отдельных блестящих клочков, оторванных от каких-то больших поло­тен, красоту которых можно чувствовать даже по этим обрезкам. Так оно и есть на самом деле: заимствование материала при составлении ёкёку было двухсторонним: заимствовалась фабула как таковая и часто даже ее пря­мое 'словесное выражение.

И тем не менее ёкёку — совершенно оригинальное про­изведение. Они блещут своею самобытностью, может быть, в большей мере, чем многое другое в Японии. Стилисти­ческий облик ёкёку неповторим. И это потому, что авторы этих пьес нс просто повторяли какое-нибудь другое произведение или в устной форме существовавшее сказа­ние, но переносили его в иной стилистический план, трак­товали его в духе совершенно иного жанра со всеми свой­ственными этому последнему композиционными и сти­листическими (в узком смысле слова) особенностями. Искусство авторов ёкёку — искусство не творцов фабулы и языка как такового, но стилистической формы в широ­ком смысле этого слова; и наряду с этим искусство подчи­нить все произведение одной центральной идее, пронизать все целое единой художественной тенденцией, заставить звучать все вместе взятое одним тоном. С этой точки зре­ния творцы ёкёку должны быть причислены к величай­шим представителям японского словесного искусства во­обще.

В японской науке давно уже подмечено [8], что вся эстетика ёкёку, то есть теория основных стилисти­ческих принципов этого жанра, идет прежде всего из хоро­шо знакомого источника — из поэзии. Эстетика поэзии предопределила в общем и целом всю эстетику этой пер­вой японской драмы. Ближайшими источниками при этом обычно называют следующие три поэтических об­ласти:

1) Первым источником являются так называемые «роэй», то есть те стихотворения, которые, будучи поло­жены на голос, распевались на пирах и празднествах еще во времена Хэйапа. В большей своей части это были сти­хотворения китайских поэтов, в частности — стихи Во Цзюйн, а также подобные же произведения на китайском языке японских авторов. Частично же это были стихо­творения японские, восходившие нередко к отдаленным временам. Литературным памятником этого жанра явля­ется сборник «Вакан-Роэйсю», бывший собранием любимейших и популярнейших китайских и японских стихо­творений в стиле роэй.

2) Вторым источником были песни имаё, буквально — «песни на пышннй манер». Под таким наименованием фигурировали те стихотворения, которые начали распро­страняться еще во вторую половину Хэйана и особенно процветали в эпоху Камакура. По форме это — два четырехстишия с метром 7 — 5 — 7 — 5. Генетически они восходят к буддийской религиозной поэзии и переполняют собою камакурские эпопеи, подобно тому, как танка являются неизбежными спутниками хэйанских романов.

3) Третьим источником являются вака, буквально —

«японские песни», то есть в первую очередь, конечно, танка. Эта танка в эпоху Асикага, при всем относительном застое культурного и литературного творчества, держа­лась достаточно прочно, особенно в высших кругах асикагского общества. Таким своим положением она обязана прежде всего своему блестящему прошлому: в прошлом за ней числился ряд первоклассных литературных памят­ников — «Манъёсю», длинный ряд императорских антоло­гий с «Кокинсю» во главе, немалое число частных собра­ний. В распоряжении поэтов эпохи Муромати был неисчерпаемый стихотворный материал, была вместе с тем и готовая теория: нам известно, сколько «рассужде­ний о поэзии» (карби) вызвала к жизни все развивав­шаяся танка. От Хэйана и Камакура до Асикага дошла совершенно сложившаяся эстетика «поэзии Ямато».

От этих трех источников — путь к последующим, уже не столько основным по своему значению для эстетики ёкёку, сколько, так сказать, вторичным. Этими вторичными источниками были хэйанские моногатари и камакурские гунки; первые по своей генетической и эсте­тической связи с вака, вторые — по такой же связи с моно­гатари.

Вся совокупность этих влияний — поэзии роэй, имяё и вака, с одной стороны, и моногатари с гунки — с другой, приводит к одному результату: эстетика ёкёку, иначе гово­ря, эстетика главнейшего литературного жапра эпохи Муро­мати в значительной своей части порождение эстетики Хэйана. Не только литература этого последнего периода стала вновь жить новой жизнью, сделавшись любимым чтением асикагцев, возродился как будто бы и основной тон Хэйана. Под эгидой сёгунов Асикага расцвел пышпым цветом хэйанский ренессанс.

Но, как и во всяком ренессансе, возрождение и здесь не было абсолютным. Возрождение не есть повторение. Эсте­тика Хэйана, ожив в эпоху Муромати, приобрела все же немало новых черт, частично потенциально заложенных в ней самой, частично же полученных извне. Эти новые эле­менты юли из двух источников: одни был самурайским, другой буддийским.

Эстетические воззрения самураев представляют собой весьма сложный комплекс, составленный из различных на­слоений, большинство которых генетически восходит к со­вершенно иным социальным слоям и идеологиям. В сущ­ности говоря, вкусы и настроения самураев неотделимы от буддизма, тесно связаны с целым рядом буддийских поло­жений, получили оформление в буддийском горниле. Мно­гое у них идет и из общих истоков с хэйанской цивилиза­цией. Поэтому говорить о самурайской эстетике как тако­вой можно только в том случае, если ограничить предмет изучения тем, что свойственно самураям, так сказать, принципиально, как особому социальному явлению, то есть отделив все, что пришло к ним со стороны, хотя бы это и стало их второй природой.

При таком подходе к вопросу ключ к самурайской эсте­тике следует искать в тех видах искусства, которые были им искони свойственны, которые особенно любовно ими культивировались. Этими видами были: «бугэй» и «бугаку».

Под именем бугэй разумеются тс виды искусства, кото­рые являются для самураев как воинов, так сказать, про­фессиональными. Это прежде всего — «искусство меча» (кэндзюцу), то есть фехтование, и «искусство лука» (кюдзюцу), то есть стрельба. Что же касается бугаку, то этим термином обозначались особые виды «воинского пе­ния и пляски», иногда принимавшие формы довольно слож­ных представлений.

Из этих двух источников и развились эстетические взгляды и вкусы самураев, поскольку речь идет об их, так сказать, «сословной эстетике» в чистом и при этом, разу­меется, элементарном виде. Огромное место в ней, как за­мечено выше, занимали элементы буддизма, явившегося к тому же вообще третьим (после хэйанского и самурайско­го) источником эстетики ёкёку.