Игорь Суриков - Сапфо Страница 66

Наверное, при желании могли бы и лесбосцы как-нибудь так переименовать свою «столицу», чтобы ее название прямо или косвенно напоминало о Сапфо. Слава богу, они этого не сделали. Пусть Митилена останется Митиленой (Митилини — так произносят современные греки, об этом уже говорилось). Митилена навсегда останется связанной с именем Сапфо. Точнее, с именами Сапфо, Алкея и — все-таки! — Питтака (но кто сейчас помнит о Питтаке?).

А теперь — о римском поэте, который просто не может не быть упомянутым в связи с вопросом о судьбе наследия Сапфо в последующие столетия. Это — Гай Валерий Катулл, живший в первой половине I века до н. э. и имеющий заслуженную репутацию, пожалуй, самого тонкого лирика в истории античного Рима. Не самого крупного — Гораций и Овидий признаются фигурами большего масштаба, — но именно самого тонкого.

Блестяще знавший эллинскую литературу Катулл постоянно использовал находки, принадлежащие ее представителям, для создания собственных шедевров. Использовал — не значит, конечно, «слепо копировал». Нет, творчески перерабатывал. Прочтем такое вот его стихотворение:

Кажется мне тот богоравным или —Коль сказать не грех — божества счастливей,Кто сидит с тобой, постоянно может                 Видеть и слышатьСладостный твой смех; у меня, бедняги,Лесбия, он все отнимает чувства:Вижу лишь тебя — пропадает сразу                 Голос мой звонкий.Тотчас мой язык цепенеет; пламяПробегает вдруг в ослабевших членах,Звон стоит в ушах, покрывает очи                 Мрак непроглядный.От безделья ты, мой Катулл, страдаешь.От безделья ты бесишься так сильно.От безделья царств и царей счастливых                 Много погибло.

Первое, что бросается в глаза, — сапфический стих, которым написана эта изящная вещица. Но главное — в другом. Сравним-ка ее с одним из знаменитейших произведений Сапфо — с тем, которое начинается словами «Богу равным кажется мне по счастью» (Сапфо. фр. 31 Lobel-Page). Сходство первых трех строф — настолько близкое, что никак не может быть случайным совпадением. Не покидает впечатление: Катулл фактически перевел с древнегреческого языка на латинский творение митиленской поэтессы.

Но это все-таки не перевод в строгом смысле слова, а скорее парафраза, вариация на ту же любовную тему, но, несомненно, навеянная стихами Сапфо. Не она ли, кстати, подразумевается под «Лесбией», упоминаемой Катуллом во второй строфе?

Нет, не она, а Клодия, возлюбленная римского автора, которой тот адресовал многие свои сочинения. Упомянуть эту женщину из знатного рода под ее собственным именем поэту было невозможно: это противоречило тогдашним нормам этикета. Приходилось в таких случаях (не только Катуллу, но и его сотоварищам по ремеслу) прибегать к своего рода псевдонимам.

И, кстати, очень характерно, что в качестве такого «заменяющего» имени для Клодии Катулл взял «Лесбию», что прямой ассоциацией отсылало именно к Сапфо — уроженке Лесбоса. Подобным выбором лирик, несомненно, подчеркивал влияние этой последней на свое литературное творчество.

Однако любовь, описанная им здесь, — однозначно гетеросексуальная, а не гомосексуальная, как у Сапфо. Отметим и еще одно интересное отличие: после трех первых строф, буквально вторящих митиленянке, вдруг появляется четвертая, в ее стихотворении параллели не имеющая. Более того, звучащая резким диссонансом к тому, что было сказано выше. Этакий отрезвляющий душ: дескать, безделье, и только оно, — причина всех этих любовных страданий. Сапфо такого ни за что бы не написала. И не случайно последние две строчки в процитированном памятнике — реминисценция уже не из нее, а из Алкея[180], поэта, для которого любовная тема была лишь второстепенной.

Впрочем, подражал Катулл нашей героине и в других случаях. Например, сочинял гименеи (эпиталамии), брачные песни, и совершенно несомненно, что делал это под ее воздействием.

О жилец Геликон-горы,Сын Урании, нежнуюУмыкающий девушкуК мужу, о Гименей-Гимен,                 О Гимен-Гименею,Благовонной душицеюВкруг висков обвяжись, и к нам,Взяв огнистый покров, явисьВесел, вдев белоснежные                 В обувь желтую ноги,И, взволнованный радостнымДнем, приветствуй венчание,Возглашай заклинания,Топай оземь, сосновою                 Потрясая свещою!..Вы же, девушки чистые,Для которых такие жеДни настанут когда-нибудь, —Вместе: «О Гименей-Гимен,                 О Гимен-Гименею!»…Новобрачная, выйди, кольТы не против, и выслушайНас. Узри же, как светочиТреплют золотом локонов, —                 Новобрачная, выйди…Не пора ли входить уже,Муж? — Супружница в спаленке,Ясным ликом цветущаяЯрче белого девника                 Или желтого мака.Не дадут небожителиМне соврать! Ты не менее,Муж, прекрасен, ВенероюНе забыт. Но исходит день, —                 Отправляйся ж, не медли!Ты не слишком медлителен,И с Венериной помощьюУж идешь, так как, видимо,Жаждешь-жаждешь, благой своей                 Не скрывая любови…Девы, двери захлопните! —Наигрались мы досыта.Жить, супруги, вам счастливо,Службу младости радостной                 Исполняя прилежно!

Перед нами весьма пространный текст (более двухсот строк), фактически даже не стихотворение, а небольшая поэма. Мы привели из нее лишь несколько отрывков, но даже и на их примере легко заметить — сколько здесь мотивов, характерных для Сапфо и, видимо, именно ею впервые введенных в мировую словесность!

Свадебное празднество, на котором присутствующие поют славу Гименею, божеству брака (он считался сыном Урании, одной из муз, потому-то и упомянута гора Геликон, считавшаяся, как уже отмечалось выше, местом обитания этих богинь)… Девушки, гуляющие ночью со «светочами», выкликающие невесту — свою подругу… Похвала той же невесте, сравнение ее с тем или иным цветком, а заодно уж — и подобающая похвала жениху (то есть теперь уже мужу)… Обязательное упоминание Афродиты (у римлянина Катулла она, естественно, Венера)… Всё это — из Сапфо, а откуда же еще?

Еще ближе к ее поэзии стоит другой катулловский эпиталамий:

Вечер настал — пора вам, юноши! Вечер к ОлимпуДолгожданное вот наконец-то светило возносит.Время вставать, и столы оставить тучные время, —Дева уже идет, уже Гименей призываем:«О Гимен-Гименею, явись, о Гимен-Гименею!»Юношам что ж уступать, молодки? Встаньте напротив!Ноченосец огонь вовсю являет Этейский.Так и есть — как они подскочили проворно-то, зришь ли?[181]Подскочили не зря — запоют, побеждая на равных,О Гимен-Гименею, явись, о Гимен-Гименею!..Геспер, какой огонь зияет жесточе на небе?Дщерь вырываешь ты из материнских объятий.Из материнских дщерь объятий хранимую, дабы[182]Юноше пылкому дать малышку чистую, вырвя.Что вытворяют враги жестокие, град покоривши?О Гимен-Гименею, явись, о Гимен-Гименею!Геспер, какой огонь сияет приятней на небе?Брак скрепляешь ты обещанный пламенем неким,Как велели мужи, прапращуры древле велели…Как сокрытый растет цветок за садовой оградой,Недоступен скоту домашнему, плугом не срезан,Холимый ветром, дождем питаемый, солнцем крепимый…Так и дева — зазря стареет, покуда не взята;Только в равный брак в урочное время вступает,Больше мужу мила и противна родителям меньше…

Стихотворный размер здесь — гекзаметр, как и в некоторых эпиталамиях Сапфо. Этим, однако, сходство не ограничивается. Геспер (вечерняя звезда) в абсолютно аналогичном контексте упоминается в одном из ее сочинений (Сапфо. фр. 104 Lobel-Page).

Можно обратить внимание еще на следующую деталь: в стихотворении Катулла упоминаются горы Олимп (в самом начале) и Эта («огонь Эгейский» фигурирует несколькими строками ниже). Первая из них особенно знаменита: ведь именно на ней греки (подчеркнем, греки, а отнюдь не римляне!) первоначально помещали своих богов, которые из-за этого так и стали называться — «олимпийскими» или «олимпийцами»). Гора Эта менее известна, но и в связи с ней есть что сказать. В частности, согласно мифам, именно на ней величайший из героев, Геракл, претерпел мученическую смерть — был сожжен заживо, а затем вознесен в сонм небожителей.