Краткая теория времени - Карло Ровелли Страница 9

хотят быть первыми, кто сформулировал ту или иную гипотезу, пусть и заимствованную у других, или переделать историю открытий таким образом, чтобы приписать себе главную роль в ее важнейших вехах. Это порождает удушливую атмосферу недоверия и подозрительности, серьезно вредящую прогрессу в исследованиях. Я знаю многих, кто отказывался говорить о гипотезах, над которыми работает, прежде чем те будут озвучены в публикациях. А в результате дискуссия, эта душа науки, стеснена ограничениями и личные отношения отравлены.

За одно мгновение Ли показал мне, что в недоверии нет такой уж необходимости. Он продемонстрировал полную, почти чрезмерную готовность разделить успех. В его понимании, самое важное в науке – заниматься актуальными проблемами и проводить исследования вместе, а значит, быть исключительно порядочным и неэгоистичным, когда речь идет о каком-то открытии.

Этот урок мне запомнился, я стал стараться следовать примеру Смолина. Я рассказываю без околичностей о своих мыслях тому, кто захочет о них узнать, и ничего не скрываю. Я пытаюсь убедить своих студентов поступать так же, пусть даже они и не всегда прислушиваются к моим словам. Тем не менее какие-то недоразумения, конечно, происходят. Случалось, что у меня, как и у всех прочих, похищали идеи, намеренно или ненароком. И меня самого упрекали в том, что я пишу о выводах, подсказанных разговором с другим ученым. В сообществе, где происходит постоянный обмен мыслями, легко потерять представление, из какого истока они почерпнуты, и принять за собственную ту идею, которую ты услышал из других уст и преобразил в ходе размышлений над ней. Но в таких ситуациях достаточно обычно телефонного звонка: «А ты не помнишь, что это я говорил тебе о том-то?» И тогда спешишь указать источник, и все улаживается.

Мир несовершенен, и надо принимать людей такими, каковы они есть. Но я старался жить, не изменяя высокому образцу порядочности, который мне дал Ли. И я знаю, что Ли можно полностью довериться, и это одна из причин нашей дружбы и того уважения, которое я к нему испытываю.

Рим

Последующие годы я посвятил развитию нашей теории. Я закончил диссертацию и получил стипендию от итальянского Национального института ядерной физики. Не будучи связанным с какой-либо исследовательской группой, я мог использовать эту стипендию, чтобы пойти туда, куда хотел. Я решил работать в Риме в университете La Sapienza («Мудрость»): похоже было, что в научном плане это интереснейшее место для исследований в Италии. И трудно было противиться обаянию самого́ названия университета. Именно в Риме работали крупнейшие итальянские физики-теоретики. Глава отдела предоставил мне стол в подвальном помещении, и за ним я провел несколько лет, погруженный в вопросы новой теории и неведомый для всего мира. Когда стипендия была истрачена, я не смог найти другого источника финансирования. Никола Кабиббо, директор Национального института ядерной физики, слышал разговоры о моей работе, выполненной в США, и захотел заключить со мной постоянный контракт. Но положение дел в Институте изменилось, и из этого ничего не вышло.

Я экономил на всем, чтобы продолжить жить как жил, и мне пришлось попросить помощи у отца. Он, несмотря на все помехи, верил в мою страсть к науке и поддерживал меня, присылая время от времени чек. Это был трудный начальный период. Я хотел стать физиком, но моя профессиональная карьера зашла в тупик. Слишком мала была надежда на официальный пост в университете, тем более что я работал над темой, которая в Италии никого не интересовала. Иногда я испытывал настоящие муки.

Но именно тогда, когда ночь всего темнее и холоднее, нежданно появляется свет. Однажды раздался телефонный звонок. Звонил директор физического факультета одного американского университета. Он предлагал мне должность преподавателя. Речь шла об университете в Питтсбурге, где работал Тед Ньюмен, один из крупнейших ученых среди тех, кто занимался общей теорией относительности.

Поначалу мне не очень-то улыбалась мысль жить в американском городе вроде Питтсбурга. Но я обсудил предложение с одним из своих друзей в Риме, прогуливаясь с ним в районе фонтана Треви. Он сказал, что не очень-то умно предпочесть участь безработного в Италии профессуре в США. И если мне нужна была свобода работать над тем, что меня интересовало, то такая возможность как раз и представилась.

Я провел в Питтсбурге десять лет, работая с Тедом и со многими другими, обращаясь к разным интересовавшим меня вопросам квантовой гравитации, общей теории относительности и другим. Но основные усилия я посвящал теории петель.

4. Интерлюдия: наука, или Непрерывное изучение новых способов видеть мир

Одним из лучших сюрпризов, ожидавших меня в Питтсбурге, оказался Центр истории и философии науки – возможно, самый значительный из подобных в США. В этом необыкновенном учреждении можно встретить посетителей, занимающихся всеми разнообразными вопросами, какие только есть, и обсудить все формы мышления. Как прежде, полный любопытства и интереса к философии, я присутствовал на семинарах и конференциях Центра. Я мог поговорить с выдающимися философами, специализирующимися на философии физики, такими как Адольф Грюнбаум и Джон Эрмен. Их интересовали проблемы пространства-времени, и они были рады побеседовать с физиком. Для меня это стало возможностью сильно расширить свой кругозор, а также возвращением к темам, волновавшим меня в юности. Завязался интенсивный диалог, который обогащал меня идеями и перспективами, важными для моей работы физика.

Диалог между наукой и философией

Я убежден, что диалог между наукой и философией необходим. В прошлом он играл большую роль в развитии науки, особенно в те моменты, когда изменения касались основных концепций теоретической физики. Галилей и Ньютон, Фарадей и Максвелл, Бор, Гейзенберг, Дирак и Эйнштейн, если говорить только о главных фигурах, получали мощную подпитку от философии, их мысль не смогла бы совершить огромных скачков в осмыслении мира, если бы они не обладали должной философской культурой. Это видно из их сочинений, где важное место занимают мировоззренческие и философские темы, которые подсказывают авторам ответы на нуждающиеся в решении вопросы и открывают для них новые перспективы. Например, при рождении ньютоновской механики философские идеи оказали прямое воздействие на физику, как и при появлении теории относительности и квантовой механики.

Во второй половине XX века фундаментальная физика держалась в стороне от диалога науки и философии. Тут дело в основном было в том, что проблемы, которыми занимались физики, имели в гораздо большей степени технический характер, нежели мировоззренческий. Квантовая механика и общая теория относительности открыли для физиков новые территории исследования. Наибольшее значение придавалось тому, чтобы вывести все следствия из этих открытий, изучить все их возможные применения. Атомная и ядерная