Юрий Липовский - В Хангай за огненным камнем Страница 18

Просматривая образцы санидина и его спутника авгита, мы обнаружили несколько округлых, как бы оплавленных кристаллов. Вокруг их наблюдалась характерная оторочка — так называемая реакционная кайма, образующаяся вследствие реакции минерала с жидкой магмой. Отсюда напрашивался вывод: оба минерала — санидин и авгит — не находились в равновесии с минералами основной массы базальтов, образовавшихся на поверхности — они были вынесены с больших глубин, из мантии. На это указывало и их соседство с обломками глубинных ультраосновных пород.

Итак, монгольский лунный камень — пришелец из далекой и таинственной мантии Земли!

Едва оторвавшись от Босгын-тогоо, следуем к его ближайшему соседу — вулкану Хэрийн-тогоо. По параметрам и строению оба они почти одинаковы. Хэрийн-тогоо имеет сильно усеченный конус, сложенный пористыми шлаками и лавовыми потоками. Склоны его довольно крутые, расчленены многочисленными промоинами и залесены. На вершине — кратерное углубление, запечатанное лавовой пробкой. Теперь в нем сиротливо прячется озерцо диаметром около 100 м. Но нам не до него: в буро-красных лавах и здесь белеют «глазки» санидина. Среди них мы находим и хорошо просвечивающие, с серебристым отливом. Смеркалось. Мы доверху заполнили рюкзаки образцами санидина и лав и поспешно спустились к поджидавшему нас газику.

Кристалл санидина (лунного камня) в шлаковидном базальте. Вулкан Босгын-тогоо. Уменьшено в 2 раза.

Вот и полевой лагерь на Сумане. Изрядно уставшие, с пустыми, напоминавшими о себе желудками, мы потянулись сразу к костру — на волнующие запахи жареного мяса. Но не тут-то было. Задавая один и тот же вопрос, — яаж?! (ну как?!), — нас окружили плотным кольцом любопытствующие товарищи. Напрасно Намсарай пытался отбиться скупыми репликами: Дза, дзугэр! (Ничего, нормально!). Это никого не успокаивало — от нас ожидали вещественных доказательств, причем сразу же, до ужина. И Намсарай не спеша, с загадочной полуулыбкой будды, развязал свой рюкзак и благоговейно стал извлекать из него завернутые образцы санидина. Камни немедленно пошли по рукам: их рассматривали со всех сторон, крутили, вертели под разными углами, а затем с разочарованным видом возвращали Намсараю. Никто не уловил в этом беловатом, как сушеный, бараний сыр, минерале сходства с луной — камень словно потух в серых вечерних сумерках.

Несколько озадаченные и раздосадованные таким поворотом дела, мы все же заверили присутствующих, что имеем дело с настоящим лунным камнем, и обещали доказать это не позднее утра. После молчаливого ужина мы удалились в свою юрту, где Намсарай долго еще не мог успокоиться. Он все перебирал санидины: разворачивал их и выкладывал на длинный стол. Я не мешал ему колдовать с лунным камнем и улегся на свою металлическую кровать, установленную, кстати говоря, строго с севера на юг (по мнению Намсарая, ссылавшегося на тибетскую медицину, такая ориентировка постели способствует хорошему сну). Независимо от погоды в юрте хорошо дышится и спится. Юрта — настоящее чудо, замечательное творение древних кочевников, проверенное веками и не потерявшее своего значения в наши дни. В открытые двери юрты вижу, как на потемневшем небе начинают загораться звезды. Свежий воздух, струящийся по деревянному полу, овевает разгоряченное приятной усталостью лицо и убаюкивает.

Кристаллы санидина, дымчатого — в центре и белого — по окружности. Уменьшено в 2 раза.

Я проснулся внезапно, когда из отверстия в куполе юрты — тоно — струился мерцающий лунный свет. Серебристые блики, точно сполохи, вспыхивали в отдельных частях юрты, которая походила на какую-то сказочную театральную декларацию. Взглянул на часы: была полночь — час духов (как говорят монгольские сказители). Для полноты ощущении в этом ирреальном мире не хватало только самого духа. Чу! Приподнявшись на локте, вижу и впрямь неподвижную фигуру в белом, согнувшуюся над столом, где лежат наши камни. Лоб начинает покрываться испариной… сна как не бывало. Гоню прочь от себя всю эту мистику, но для верности спрашиваю: «Хэн вэ эндээс?» (Кто здесь?).

— Это я, — встрепенувшись, отвечает Намсарай. — Не спится что-то, вот и решил проверить, прав ли был царь Соломон, когда утверждал, что лунный камень в новолуние ярче светится.

— Ну, и как, — успокаиваюсь я, — светится?

— Как сказать, — смеясь, отвечает Намсарай. — Если очень захочешь, может, и засветится!

Мне не оставалось ничего другого, как встать и присоединиться к нему. На столе перед нами белели лунные камни, аккуратно разложенные в ряды по размерам. Я взял крупный кристалл и стал легонько поворачивать его плоскость спайности в призрачных лучах лунного света. И вдруг камень вспыхнул тем ярким серебристым светом, каким загорается наше северное небо во время полярных сияний. Мы замерли и, затаив дыхание, молча смотрели на это диво, рожденное в камне.

Мудрость аратов

Первый месяц поисков огненного камня в Тариатской впадине не дал никаких результатов: среди шлиховых проб, отобранных из речных отложений Суман-гола, не было найдено ни одного зерна пиропа. В бесконечных поисках геологи облазили все молодые (в геологическом отношении) и уснувшие (дай бог, навсегда!) вулканы. Были получены новые данные о строении и составе вулканов, в базальтовых лавах обнаружены глубинные включения ультраосновных пород, а также минералов авгита и санидина и, наконец, в голоценовых вулканах — Босгын-тогоо и Хэрийн-тогоо — был найден иризирующий санидин — лунный камень.

Присутствие в базальтах глубинных включений можно было рассматривать в качестве одного из аргументов или, как принято говорить, геологических признаков в пользу возможного нахождения пиропа. Но одних признаков недостаточно — из признаков не огранишь камня (как выразился однажды один из руководителей Геологической службы). Нужен был сам пироп — хотя бы в одной пробе, хотя бы одно зерно… И все же, несмотря на его отсутствие, геологи партии «Цветные камни» не унывали. То немногое, но одновременно и важное, что успели они сделать, позволяло надеяться, что выбранный ими путь — правильный.

Вечерами, когда спадала неистовая жара, когда были просмотрены все шлихи и намечены маршруты следующего дня, геологи собирались возле костра на берегу Суман-гола. За кружкой крепкого, пахнувшего дымком чая или пиалой прохладного кумыса они любили потолковать о камнях-самоцветах, о тайнах, которые в них скрыты и к разгадке которых они все так стремились. Они обсуждали пройденные маршруты, делились своими мыслями, заводили порой очень жаркие споры, но без подначек и злобы. Говорили обо всем, что волновало и составляло содержание их жизни, работы, которую они любили и считали лучшей на Земле. Часто у костра возникал разговор о пиропе, его истории, поведанной академиком А. Е. Ферсманом. Книга нашего замечательного ученого, и в особенности ее раздел, посвященный самоцветам Монголии, привлекала внимание геологов партии «Цветные камни». И, конечно, всех волновал вопрос: кто же был тот монгол, который привез в далекую Россию образцы пиропа и хризолита? Откуда, из каких мест Монголии были добыты эти самоцветы? Вполне возможно, что они рождены именно здесь, в недрах Хангая. Если это так, то вполне возможно, что в памяти местных жителей сохранились сведения, которые могут послужить ключом к разгадке тайны. Учитывая такую возможность, мы часто по вечерам выезжали в гости к аратам в Тариат и близлежащие кочевья. Каждая встреча с монгольским кочевником по-своему интересна и незабываема. В особенности когда имеешь дело с почтенным аратом, к имени которого добавляется уважительная приставка «гуай».[35]

Монгольский арат — подлинное дитя природы и самое дорогое ее сокровище. Его непосредственность, душевная чистота, готовность всегда и без ненужных слов придти на помощь незнакомому человеку восхищают всех, кому приходилось бывать в Монголии.

В монгольской степи и в пустыне Гоби юрта арата открыта для каждого путника независимо от времени года, погоды и настроения хозяина. Монгольская пословица гласит: «Счастлив тот, у кого бывают гости, радостен тот дом, у коновязи которого всегда стоят кони приезжих». И действительно, каждый, переступивший порог монгольского гэра, — юрты — всегда встретит в нем радушный прием.

Беспокойна жизнь кочевника, многим не по плечу его нелегкий труд. Всю свою жизнь он в неуемных заботах о скоте, с которым кочует с места на место в поисках новых пастбищ, всю свою жизнь он наедине с природой и привык полагаться только на себя. Отсюда его уменье все делать, и природная сметливость, и поразительные познания. Арат умело выберет пастбище для скота, с лихостью ковбоя заарканит отбившуюся от табуна лошадь, с одного выстрела подстрелит коварного волка, подкравшегося к отаре овец. Он поразительно ориентируется на местности, умеет по различным приметам предсказывать погоду и находить среди множества степных растений те немногие, что обладают целебными свойствами. И, конечно же, острый глаз арата не пропустит какого-нибудь яркого и необычного камня, встреченного среди речных кос или у подошвы сопки.