Морис Симашко - Хадж Хайяма

Симашко Морис

Хадж Хайяма

Морис Симашко

ХАДЖ ХАЙЯМА

Откуда мы пришли? Куда свой путь

вершим? В чем нашей жизни смысл7

Хаиям

Мертвый камень отражался в глазах человека. Вздыхали, беззвучно плакали верующие. Губы их неслышно выговаривали знак бога и имя пророка его...

Человек смотрел на камень. Всю жизнь знал он его тупую, беспощадную тяжесть. И вот наконец увидел прямо перед собой...

Было жарко, но камень был холодным. Или это только казалось ему... Когда же впервые почувствовал он этот проникающий холод?..

Растерянно, с немым вопросом поднял он тогда глаза к небу. Небо, как всегда, утонуло в его глазах. Но было оно уже не таким, как всегда.

Мальчик сидел на плоской, остывшей за ночь крыше... Даже сейчас, через столько лет, он отчетливо помнил вмазанный в крышу стебель джугары. Черно-красный муравей полз по желтому стеблю.

А в саду молился старик. Он стоял неподвижно. Потом опускался на колени, выбрасывал вперед руки и прижимался лицом к земле. Перед тем как осесть на колени, шейх привычно поворачивал голову: направо и налево. Пророк учил: прежде чем обращаться к богу, следует посмотреть на созданный им мир...

Почему именно это далекое утро так четко вошло в жизнь человека?.. Да, если бы старик тогда просто забрал у них сад, это было бы только несправедливо. Мальчика уже били те, кто сильней. Но старик молился в их саду. Это была первая несправедливость именем бога. Та, что раскалывает мир...

Другие дни плавали в прозрачном тумане. От них остались лишь припухшие рубцы в памяти...

Остался солнечный день с первой неясной тревогой.

Ученики сразу почувствовали это... Нет, огромный, плотный базар оглушал еще издали. Но был чуть тише обычного. И они пошли шагом.

На настиле большой чайханы сидели те же люди. Те же неторопливые слова выговаривали их губы. Но, выплескивая грязно-зеленые остатки из белых пиал, все они бросали какой-то очень уж равнодушный взгляд в сторону.

Мальчик повернулся и посмотрел. Темно-серые башни Шахристана 1 неподвижно висели в горячем воздухе...

Ах, да! Исказители слов Пророка убили младшего брата султана... Играть не хотелось, и он пошел домой. Это он точно помнил...

Когда люди из Шахристана увели гончара, у мальчика похолодело в груди... Гончар был маленький и близорукий. Ходил он мимо их дома и нес всегда завернутое в виноградный лист мясо. А учитель говорил о необыкновенных людях. Они не признавали единого Пророка и убивали правоверных...

Узнав о гончаре, отец покосился почему-то на соседний сад. За арыком молился старик... Он не был тогда очень уж старым, их сосед. Но мальчику шейх казался стариком...

Где услышал он это, в чьих глазах прочел? Или мысль сама пришла потом, когда он стал старше и несправедливость именем бога перестала быть немыслимой... Младший брат мешал старому султану. Молодого, приветливого, его любили...

Отца забрали перед второй молитвой. Стражники были кафирами 2. Один из них наступил на молитвенный коврик. Отец шел, согнув плечи. Черные капли крови остались в горячей пыли. Мальчик обошел эти капли...

В калитке отец обернулся и посмотрел на соседний сад. Шейх уже молился... И мальчик вспомнил. Это было сразу после того, как убили брата султана. Сосед говорил, что хочет купить часть их сада. Он любил розы, а в их саду они росли лучше. Отец почтительно склонял голову, но не продавал. Старик тогда досадливо скривил губы...

-----

1 Шахристан-- цитадель правителя в центре средневекового города

2 К а ф и р -- неверный

Днем, выйдя на улицу, мальчик встретил соседа. Большой, строгий, шейх не посмотрел в его сторону. У него было плоское лицо. А вот какие глаза были у шейха?..

Кажется, в тот же день пошел мальчик к Шахристану. Он смутно помнил белые зубы всадников. Людей отгоняли от стены...

С каламом и свитком в кожаной сумке он пришел в школу. Кроме моргающих глаз учителя, он сейчас ничего не помнил От этого дня остался лишь холодный голос длинного Садыка. Тот подговаривал закатать его в кошму и бить ногами. Так велит вера поступать с отродьем предателя...

Его не побили. Но когда Садык отобрал у него свиток, все вокруг скакали и смеялись...

Только на улице догнал его ясноглазый Бабур. Он потоптался в пыли босыми ногами, погладил его руку и побежал обратно в школу...

Мальчик все ходил к Шахристану. Люди старались передать еду тем, кто сидел в ямах под южной стеной. На ямах были решетки. Два раза его чуть не растоптали лошади. Может быть, это у лошадей так белели зубы?..

И вот сосед перешагнул арык. Пройдя из конца в конец по их саду, он показал прислужнику, где сажать розы... И снова в памяти выплыло плоское лицо.

Какие все же у шейха были глаза?.. От прошедших через жизнь людей остались руки, халаты, движения. Глаза были у немногих.

Потом пришло это утро... Отец уже вернулся. Приехал вазир, и всех, кто остался живой, выгнали из-под валов Шахристана...

Старик в саду стоял неподвижно. Снова опускался на колени, выбрасывал вперед руки и прижимался лицом к земле... Розы уже к тому времени выросли. Набухшие красные бутоны сочились вокруг разговаривающего с богом шейха. Темные капли падали в серую пыль. Шейх молился по эту сторону арыка. Там, где всегда молился отец...

У отца жалко дрожали губы. Он расстелил свой коврик прямо на крыше. Суетливо огляделся и выбросил вперед руки .

Мальчик понимал бога буквально. Он внимательно посмотрел направо и налево. Во дворах и садах, на бесчисленных крышах люди выбрасывали руки в ту же сторону. Где-то там был подаренный богом Камень. Первый холод голой формы заставил поежиться мальчика .

Черно-красный живой муравей полз по желтому стеблю

Что ушло с тех пор? Полвека?. ЖизньВсе здесь было относительно: время, пространство, равновесие. Заискрились синие волны ассоциаций...

Две параллельные линии сошлись нескоро. Он всегда знал, что они сойдутся. Это было в нем...

Великие недоговоренности чисел! Он читал, ощущал их у всех больших учителей. Они заставляли кровь биться в голове, отрывали мысль от тела, уносили от земли...

Для него числа никогда не были неумолимыми. Первый же знак, который он записал когда-то, дрожа от неумения, никак не хотел каменеть. Сразу же дрогнула струна. Заиграл один из оттенков радуги. Числа утверждались потоками звуков, волнами красок. Надолго ли?.. Тот же знак, выведенный вторично, прозвучал совсем иначе, переместился через всю радугу...

Числа слагались в бесчисленные вариации, в непере-числимые гаммы красок. Они гремели, рвались за барьер жалкой точности. Бескрайнее синее небо, пылающее солнце, теплая земля, черно-красный муравей на желтом стебле выражались таинственной симфонией переменных величин. Живая кровь пульсировала в них...

Там, в бесконечности, за барьером симметрии, сошлись две параллельные линии. Отвлеченная алгебра смыкалась с геометрией, утверждая поэзию непрерывного движения. Молнии диалектики взрывали арифметическую тупость!..

Этот холодный камень -- и теория переменных величин, к которой он привел математику! Как совместить камень с идеей движения? Его алгебра была уже научным искусством. Мог бы он дать ей такое определение, если бы не разработал "Трактат по теории музыки"?.. А бесконечная математическая прелесть рубои!1 Такое понятное единство поэзии и математики!.. Рей была во всем: в музыке, радуге, переменных величинах.

Евклид не знал этой поэтической призмы. Большой грек не смог стать великим...

----

1 Рубои-- философско-лирические четверостишия.

И разве можно было сказать, где и когда приходило к нему это. Где и когда -- всегда было важно для маленького Бабура. Что же, стоя сейчас перед этим камнем среди сотен просветленных бабуров, он легко может призвать понятные им образы... Колыхание теплых листьев инжира, запах городской пыли, тахта над коричневым самаркандским арыком. Там за один день написал он "Трактат об объяснении трудного в заключениях в книге Евклида". И только через семь лет--два других:

"Трудные вопросы математики" и "Необходимые предпосылки пространства". Как объяснить бабурам, чем занимался он эти семь лет, что делал следующие семь лет или предыдущие? Ведь они все это время изо дня в день ткали полотно, сидели за прилавками, переписывали законы. У них были свои бабуровы думы, радости и огорчения. Их пугали откровения рванувшегося в бесконечность разума. Непонятному они могли или молиться, или отвергать... Сослаться на ощутимо звонкие рубои?.. Маленький Бабур знал их на память, но в последнюю встречу искренне удивился, почему их так немного. Одного вечера хватило, чтобы перечитать их дважды...

Нет, для честных восторженных бабуров куда понятней был тот громадный с желтыми костяными подставками трон, на который сажал его когда-то рядом с собой в Шухаре легкомысленный хакан Шамс ал-Мулк 1, последний Караханид. И разве не потускнели сразу в глазах бабуров его рубои, когда недовольно скривились губы правителя Мерва. Страшнее всего была для них ответственность оценки... И все же, что тянуло их к рубои, кроме музыки и точности?..