Борис Миронов - Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации Страница 10

3. Новые и старые аргументы

Увеличение длины тела населения органично укладывается в эту новую систему фактов. Причем длина тела — самый точный и самый простой для расчетов показатель, сравнительно с другими индикаторами благосостояния населения и, может быть, поэтому даже более надежный при определении тенденции. Чтобы рассчитать реальную зарплату, нужны сведения о ценах большого числа товаров и номинальной зарплате. Чтобы рассчитать бремя налогов для крестьянства, необходимы большие и сложные расчеты дохода крестьянского хозяйства, как правило, скрывавшегося крестьянами. Расчет национального дохода требует сведений о всем народном хозяйстве и государственном бюджете. Кто работал с ценами, налогами и национальным доходом, знает, с какими неимоверными трудностями приходится сталкиваться исследователю для получения искомых показателей. Недаром до сих пор в литературе имеется динамический ряд реальной зарплаты за длительный срок только по Петербургу. Расчет налогового бремени по-настоящему сделал А.Л. Вайнштейном лишь на 1912 г., и затем экстраполирован А.М. Анфимовым на 1901, 1904 и 1907 гг. Расчет национального дохода России имеется только за 1860-й и 1885–1913 гг., и этому П. Грегори посвятил целую монографию.

Б.А. в принципе не согласен с новым антропометрическим подходом к решению проблемы благосостояния населения. По поводу антропометрических данных он замечает: «Не берусь судить о степени их достоверности (замечу только, Российская империя — это не только Центральная Россия) и о том, насколько добросовестно и успешно они обработаны автором»{56}. Позитивная динамика увеличения длины тела подтверждается всероссийскими данными, приведенными в моих ранее опубликованных работах{57}. По поводу добросовестности и достоверности замечу: когда рецензент не в состоянии оценить достоверность данных и добросовестность их обработки, на которых основана рецензируемая работа, то научная этика, насколько мне известно, рекомендует этот вопрос не поднимать, чтобы не бросать тень на сделанные выводы.

Как видим, все имеющиеся на настоящий момент новые данные свидетельствуют о медленном улучшении положении крестьянства и вообще преобладающего большинства населения России в целом в 1892–1904 гг., хотя до благостной картины, конечно, было далеко — за 12 лет радикально изменить ситуацию невозможно. Крестьяне действительно не ощущали позитивных сдвигов. Во-первых, их радетели постоянно убеждали их, что положение ухудшается. Во-вторых, крестьянские потребности росли быстрее, чем доходы. В такой ситуации субъективные ощущения обычно противоречат объективному состоянию вещей. Но это другая очень интересная задача, выходящая за границы моего намерения оценить, что в действительности происходило, а не то, как это воспринималось.

Б.А. кажется: «Все, что автор сообщает» по поводу политики С.Ю. Витте, «не ново и многократно отмечено в литературе. Характеристика С.Ю. Витте у Б.Н. Миронова отличается только отсутствием в ней даже попыток критического осмысления политики этого крупного государственного деятеля». Если бы статья не содержала ничего нового, то не возникло бы и спора. Именно новая трактовка экономической политики С.Ю. Витте и вызвала полемику. Новое ведь состоит не только в том, чтобы сообщить о нашем герое какой-нибудь неизвестный частный факт, ибо крупные, по-видимому, все известны. Но также и в том, чтобы правильно понять и оценить его политику. До Н. Коперника знали и Землю, и Солнце, только ошибочно считали Землю центром мира, а не Солнце. Новизна интерпретации не менее важна, чем новизна факта. В моей статье речь шла о позитивных результатах политики С.Ю. Витте (а не вообще о его политике), естественно, я остановился на ее аспектах, положительно сказавшихся на благосостоянии населения. Кстати, мне не известны работы, в которых бы строительство железных дорог, регулирование цен и тарифная политика С.Ю. Витте анализировались бы с точки зрения их влияния на местные цены и доходы крестьянства, как это сделано в моей статье.

Итак, уже 30 лет как пессимистическая концепция системного кризиса пореформенного российского общества встречает возражения: принципиальные книги А.С. Нифонтова и П. Грегори, поставившие ее под сомнение, опубликованы соответственно в 1974-м и 1982 гг. Обильная зарубежная литература, пересматривающая концепцию, приведена в моей статье и еще более в моей книге «Социальная история периода империи», опубликованной 1-м изданием еще в 1999 г. Невольно возникает вопрос, почему новые данные, появившиеся в историографии в последние 30 лет, не убеждают моего оппонента в несостоятельности парадигмы или, по крайней мере, не ставят в его глазах ее под сомнение? Вряд ли это объясняется некомпетентностью и слабым знанием новейшей литературы. На мой взгляд, главная причина — давление стереотипов. Мы имеем классический пример нечувствительности к новой информации под их влиянием. Всю свою профессиональную жизнь Б.А. поддерживал концепцию о системном кризисе российского пореформенного общества и государства. И так с нею сжился и уверовал в ее непогрешимость, что все, ей противоречащее, просто не воспринимает. Даже столь очевидные и простые для понимания антропометрические данные. Казалось бы, для любого взрослого человека, изучавшего биологию в школе, у которого есть дети и внуки, дача, цветы или домашние животные, должно быть очевидно: именно от питания зависит здоровье, рост и вес детей в такой же степени, как здоровье и размеры животных или растений. Но оказывается, и для понимания такой зависимости нужно отрешиться от привычных шаблонов.

В своих заметках Б.А. делает честное признание, подтверждающее мою гипотезу о решающей роли стереотипов. «Когда я читал статью Б.Н. Миронова, меня не покидала мысль, что это розыгрыш читателя, демонстрация искусства искаженного изображения прошлого с помощью ошеломляющего обилия цифрового материала и отсылок на англоязычные издания. Но если это не так, то перед нами очевидный пример оглупления истории с использованием антропометрии и математических методов» (курсив мой. — Б.М.){58}. Итак, новые данные и новые выводы воспринимаются моим оппонентом как розыгрыш, как искаженное изображение, как оглупление истории и, значит, читателя, т.е. белое кажется ему черным. Когда человеку с нормальным зрением при ярком свете дня белый предмет кажется черным, то это возможно только в случае наличия в голове твердого как алмаз стереотипа — предмет должен быть черным. И здесь, конечно, ни англоязычная литература, ни цифры, ни бухгалтерия, ни математические методы помочь не могут.

Заметки Б.А., на мой взгляд, с замечательной ясностью отражают состояние упадка, в котором находится парадигма системного и перманентного кризиса пореформенного российского общества, сложившаяся в советское время и к настоящему моменту превратившаяся в мифологему. Не стоило бы по этому поводу огорчаться, если бы Б.А., используя свое звание академика и членство в дюжине разных фондов, ученых советов и редакций журналов, не влиял бы на их политику и не тормозил давно назревший пересмотр старой концепции.

«В огороде — бузина, а в Киеве — дядька» (ответ М. Эллману){59}

Мне очень приятно, что моя маленькая статья вызвала бурную реакцию зарубежного коллеги из Амстердамской школы экономики.

Контраргументы, приводимые М. Эллманом (далее — М.Э.), сводятся к семи пунктам.

(1) Используемые данные не точны.

(2) Изменения роста не являлись линейными.

(3) Миронов манипулирует периодами сравнения.

(4) Метод условных или гипотетических поколений не состоятелен.

(5) Финальный рост населения при достижении полной зрелости всецело привязывается к первому году жизни.

(6) Доказательства в пользу роста благосостояния при Витте сводятся лишь к двум фактам: средняя длина тела у мужского населения в правление Витте была выше, чем до него, и после падения Витте росла медленнее.

(7) Данные о конечном росте могут в большей мере пролить свет на показатели питания в течении двадцати пяти лет жизни той части населения, которая выжила, чем на его доход в данный период.

1. М.Э. подвергает сомнению исходные данные не потому, что каким-то образом их проверил и обнаружил ошибки измерения; он основывается, как сам говорит, на некоторых «размышлениях», а проще — на априорных положениях: невозможно измерять людей с точностью до миллиметра; данные из разных источниках не могут быть однородными; те, кто измерял, и те, кто измерялся, имели экономические интересы, влиявшие на точность измерения, и т.п. Между тем, используемые мною данные относятся не к новобранцам, как думает М.Э. Они получены профессиональными московскими антропологами одного и того же института, проводившими специальные измерения мужчин по одной и той же методике, одними и теми же инструментами с чисто научными целями, соблюдая все возможные предосторожности, чтобы корректно измерить рост с точностью до миллиметра. Поэтому все обвинения, высказываемые М.Э. в отношении используемых данных, лишены какого-либо основания.