Грасе д'Орсе - Язык птиц. Тайная история Европы Страница 10

Однако эта теневая сторона переполнена сведениями не только о тайной истории своего времени, но и об истории гульярдов, которая, конечно же, достойна самого кропотливого изучения. В этом отношении особого внимания заслуживают две главы, в которых рассказывается об «энгастримифах» и «гастролатрах».

На первый взгляд в энгастримифах можно было бы увидеть римское духовенство; но Рабле был слишком умен, чтобы искренне перейти в протестантизм, на сторону Лютера и Кальвина. Реформация никогда не могла взять верх в тех странах, в которых гульярды были достаточно могущественной силой. Во-первых, потому что Реформация вела к подъему аристократии, которую гульярды стремились уничтожить. Во-вторых, потому что для них было легче подчиняться, по крайней мере лишь видимо, сумме рациональных догм католицизма, чем абсурдной эклектике протестантов. Это частично объясняет, почему Рим всегда предпочитал вольнодумцев еретикам. С другой стороны, гульярды, как и платоники, от которых они произошли, стремились хранить свет своего учения в тайне, поскольку чувствовали, и последующие события доказали это, что упрямо отвергая римскую церковь, они в тоже время являются ее неразрывной частью, и в тот день, когда они ее разрушат, они, как библейский Самсон, погибнут вместе с ней, под развалинами здания, чьи символические опоры они подорвут. Поэтому тайную, скрытую от посторонних взглядов часть своей книги Рабле посвятил исключительно политике, или фактам из жизни ордена гульярдов, его современников, которых он подвергает гораздо более суровой критике, чем римскую церковь.

Действительно, гульярды в «Гаргантюа и Пантагрюэле» изображены как клика астрологов, предсказателей, «…колдунов и лгунов, обманывавших простой народ, делавших вид, что они говорят и отвечают на вопросы не ртом, а животом». Именно этих энгастримифов и возненавидел Пантагрюэль.

Но не больше он полюбил и гастролатров, в которых нетрудно узнать аристократическое масонство, составлявшее свиту Дианы Пуатье.

Как эта знатная дама стала гроссмейстершей масонов? Это мне неизвестно; однако для меня ясно, что она весьма ценила этот титул, поскольку вместо фамильного дворянского герба ее могила украшена крестом розенкрейцеров, и этот же крест можно увидеть на чудесной языческой часовне в замке в Ане.

На ее собственном гербе было изображено сердце, лежащее на двух коротких, или же обрезанных пальмах, а вверху находилась голова ангела, или angle на старофранцузском.

Читается этот герб на Языке Птиц так: Пурпурный крест — знак гроссмейстера масонов (Pourple maistresse). (Эта формула может интерпретироваться и следующим образом: Тот, кто поклоняется святому Галу, или святому Гулю. Она применяется к пурпурному кресту, а также к кресту розенкрейцеров.)

Однако в изображении сердца находится полумесяц с энфибулами HD, указывающими на короля Генриха II, и это полностью изменяет или даже разрушает первоначальный смысл герба. Теперь он приобретает следующее значение: «Короли не прощают преступления слабых».

В этих словах, по-видимому, содержится намек на осуждение ее отца.

Диана серьезно относилась к своим обязанностям гульярда, поскольку в одном из уголков ее парка в замке Ане построила госпиталь для бедных, и сама она была весьма милосердной женщиной. Но следует полагать, что под ее руководством деятельность ордена приобрела отчетливо выраженное аристократическое направление, с чем был не согласен Рабле, оказавшийся в конце концов под покровительством кардинала Лотарингии, который, в свою очередь, представлял демократическое течение среди сыновей Гуля. Поэтому Рабле насмехается над гастролатрами, носившими нелепые одежды в виде морских раковин. Этот сравнение гастролатров с улитками указывает на масонов, которые были людьми действия, в то время как эскрибули, или энгастримифы, были скорее учеными-клириками, людьми пера, дававшими советы. Улитка была специальным иероглифом масонства, от которого пошло их особое прозвище «кокильон», или человек из раковины; при Людовике XIII их называли «какероли», что было названием улитки на бургундском диалекте.

Диана, кажется, была изысканным гурманом и ревностно служила мессиру Гастеру; именно благодаря этому ее пристрастию Рабле превращает Дерьмоедку лионских карнавалов в Жрунью. На этих карнавалах грубо изготовленную и плохо выкрашенную статую Дерьмоедки обычно выносили на позолоченном посохе и во все горло выкрикивали ее девиз: «Кто поклоняется Дерьмоедке, тот дорого платит за ее прожорливость».

Превратив Дерьмоедку (Maschecroute) в Жрунью (Manduce), Рабле тем самым говорил: «Qui honore Manduce ne doit ecoule que sa guele». Это звучало как: «Qui (ho)nor(e)mande sene-schale coute gueule» — За прожорливость жены нормандского сенешаля (первого министра) мы платим дорого!

И, как бы в поддержку этого утверждения, он приводит меню жены сенешаля, представляющее собой список яств, который занимает в романе несколько страниц. За все это, разумеется, должны платить бедняки. Именно потому, что Рабле показал читателю оба течения в ордене гульярдов со столь неприглядной стороны, у него и возникли серьезные трудности с публикацией четвертой книги «Гаргантюа и Пантагрюэля». Но он утешился своим пантагрюэлионом, формулой стоиков, которую мы с огромным удивлением обнаруживаем в этой веселой апологии обжорства. Смысл этой формулы был в следующем: «Нет такой трудности, которая могла бы тебя обременить».

Такой была философия «сыновей Гуля», которые выводили ее принципы прямо из античности, а не из современных им форм материализма; поэтому сделав своего мессира Гастера первым министром Судьбы, или Ананке греков, они не считали его божеством.

«Они, — говорит Рабле о гастролатрах, — только и думают, как бы им дорогими и обильными жертвами ублажить своего бога Гастера, и вы можете мне поверить, что идола Элагабала, да что там — даже идола Ваала в Вавилоне при царе Валтасаре так не умилостивляли, как его. А между тем сам-то Гастер почитает себя отнюдь не за бога, а за гнусную, жалкую тварь, и как некогда царь Антигон Первый ответил некоему Гермодоту, который величал его в своих стихах богом и сыном солнца: „Мой лазанофор иного мнения“ (лазаном назывался сосуд или же горшок для испражнений), так же точно Гастер отсылал этих прихвостней к своему суду, дабы они поглядели, пораскинули умом и поразмыслили, какое такое божество находится в кишечных его извержениях».

Рабле таким образом насмехался над теми, кто верил, что нет ничего выше философии гульярдов и кто стремился поставить человека превыше всего во вселенной. Сами же гульярды, между прочим, неукоснительно следовали учению Платона, который говорил абсолютно то же самое об Эросе. Все, что гульярды говорили о мессире Гастере, было, в сущности, переводом Платона на язык готики. Платон — это Парфенон со всем его благородством и со всеми более поздними добавлениями и исправлениями; Рабле — это Собор Парижской Богоматери со всей его глубиной и с сатурналиями его портала. Но кто из них прекраснее? Я не побоюсь утверждать, что Собор Парижской Богоматери, так как современное искусство стало более жизненным, компенсировав тем самым то, что утратило в ясности.

Наряду с философией, унаследованной от предшественников, гульярды использовали также и весьма интересную мифологию, которая была абсолютно автохтонной, то есть галльской, и в конце концов затерялась в глубине веков.

Кажется, эта мифология брала свое начало скорее в Лимузене, чем в Пикардии, как можно было бы подумать исходя из названия «плутовской»(picaresque), которое получил их язык гульярдов. Но само слово «пикард» не обозначало ни происхождение от какого-то определенного народа, ни какую-то особую область и являлось синонимом слова «pouhier», которым называли обыкновенного простолюдина. Гули разговаривали первоначально на галльском языке, и, кажется, именно такой и была наиболее вероятная этимология названия этого ордена. Слово «Гуль» обозначало петуха, который обязательно должен был быть красным; поэтому в более свободном переводе гульярдов называли также «пурпурными». Но самым древним иероглифом, связанным с названием ордена, была бабочка (papillon), которую на диалекте Лимузена называли «parpaille», и уже от него произошло слово «parpaillot», используемое как название протестантов, которых сначала несправедливо путали с гульярдами. Кроме того, этот иероглиф много раз менялся, и на уже упомянутых нами тарелках эпохи революции вместо него ставится красный зонтик (parapluie).

Особым почитанием у гульярдов, по крайней мере по видимости, пользовалась Гробница.

На одной из карикатур, воспроизведенной господином Шамфлёри в его книге, изображен трактирщик Гогелю, в котором современники могли угадать канцлера Летельера. Но в основе этого шаржа нет ничего комического, потому что на самом деле в нем присутствует угроза смерти, высказанная на Языке Птиц как нельзя более ясно. Подпись под шаржем состоит из четырех стихов, которые со старофранцузского можно перевести следующим образом: «Гульярду, которого Летелье обвинил в преступлении против себя, предписывается остерегаться предавать мучениям тех братьев по ордену, которые сохранили веру в предков и благоговение к Гробнице, иначе будут убиты его жена, сын и дочь».