Николай Манвелов - На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго Страница 10

Ни одного из офицеров «Варяга» в живых на тот момент уже не было.

24 августа 1954 года действие указа от восьмого февраля 1954 года было распространено и на 30 здравствовавших на тот момент матросов мореходной канонерской лодки «Кореец» — Сидора Александрова, Ивана Афанасьева, Карпа Болдырева, Фридриха Веррева, Андрея Викторова, Модеста Владимиренко, Павла Глазунова, Андрея Жорина, Дениса Зырянова, Петра Ильина, Илью Илюшечкина, Михаила Касьянова, Владимира Коршака, Ивана Лохтина, Дмитрия Марка, Семена Матасова, Федора Михайлова, Прокофия Михалева, Ивана Прахова, Силу Псалома, Михаила Сергеева, Ивана Сивуна, Прокофия Судакова, Максима Третьякова, Моисея Чернышева, Тимофея Хандрука, Григория Шпортуна, Ивана Шутова, Емельяна Юрченко и Георгия Ячменева.

Как и в любых других воорркенных силах, Российскому Императорскому флоту было знакомо дезертирство. Этой проблеме посвящена целая глава Морского устава Петра Великого, так и называющаяся — «О дезертирах и беглецах».

Первая же статья требует карать смертью любого ушедшего со службы и пойманного моряка, а также тех, кто его укрывал. Если же в бега ударялся рекрут, прослуживший менее года, то его три дня подряд пороли шпицрутенами и возвращали на прежнее место службы. Человека, прослужившего более года, могли вместо смертной казни бить кнутом, а позже, после вырывания ноздрей, сослать навечно на галеры.

Добровольно вернувшиеся беглецы на первый раз освобождались от телесного наказания, однако штрафовались «по рассмотрению». При повторении такого проступка их уже наказывали по полной программе, приведенной выше.

Если же моряк в Петровские времена переходил на сторону неприятеля, то его имя прибивалось к виселице, «и оный яко нарушитель присяги, шельмом и изменником публично объявлен имеет быть и пожитки его взяты; ежели он пойман будет, без всякой милости и процессу повесить ево надлежит». Точно так же положено было обходиться с пленными, не пожелавшими вернуться на Родину. Что же касается тех, кто только планирует перебежать к неприятелю, то их также ожидала смертная казнь.

Карались и попытки самоубийства. Если человека обнаруживали при попытке наложить на себя руки, то его после суда вешали на рее. В том случае, если обнаруживали мертвое тело, то его также надлежало повесить.

Увольнение в запас либо в отставку со времен Морского устава императора Петра Великого производилось по указанию высшего морского начальства;

«Ни какой офицер высшей и нижней, не имеет власти отпустить из службы ни какого корабельнаго служителя, хотя он даточной, или наемной, разве указ о том будет иметь из Адмиралтейской Коллегии и пашпорт по штрафом лишения чести и живота. И от которой будет сам искать от службы отставлен быть, наказан будет шпицрутеном. Но ежели которой за неизлечимой болезнию, или совершенной негодностию служить не может, тогда надлежит о нем в Адмиралтейскую Коллегию подать известие, где оное освидетельствовано и решено будет».

Уход в запас обычно обставлялся довольно торжественно. Матросы сдавали ключи от своих шкафчиков и рундуков, после чего выстроенная во фронт команда во главе с офицерами прощалась с отставными и запасными. Под звуки оркестра они спускались в шлюпки и паровые катера со своими личными вещами, после чего их, в вечернее время, до самого берега провожал луч корабельного прожектора…

Напоследок расскажем о такой форме службы, как Морское ополчение. Впервые оно появилось в годы Крымской войны 1853–1854 годов на Балтике — четыре дружины Морского ополчения (по тысяче человек каждая) должны были комплектовать экипажи флотилии вспомогательных гребных канонерок. Офицеры назначались часто из числа чинов, пребывавших в отставке.

В дружины брали «охотников» из Санкт-Петербургской, Новгородской, Олонецкой и Тверской губерний. Кандидат в ополченцы должен был быть физически здоровым, иметь «узаконенные виды» (документы), а помещичьи крестьяне — письменное разрешение от владельца. «Охотникам» полагались награды и призовые деньги (в случае взятия корабля противника), льготы при ранении и увечьях, аналогичные тем, что были предусмотрены для чинов Морского ведомства.

Правила приема добровольцев в дружины опубликовали в начале апреля 1854 года, однако уже к середине мая число принятых ополченцев достигло 4194 человек. 22 мая прием был прекращен, причем план был перевыполнен (набрали более семи тысяч человек). Из них пятеро были из дворян, 23 — из купцов, 1230 — из мещан, 3620 из казенных крестьян, 327 — из удельных крестьян, 123 — из дворцовых крестьян, 990 — из помещичьих крестьян. Кроме того, насчитывался 431 пахотный солдат, 307 уроженцев Великого княжества Финляндского и 76 разночинцев. В целом же число охотников превысило девять тысяч человек. Кроме того, по всей России на нужды ополчения было собрано 22 203 рубля.

Глава 3.

МОРСКОЙ ЛЕКСИКОН

Всем нам с детства знакомы «морские» слова. Но всегда ли мы точно представляем себе, что они означают и откуда появились в русском языке?

Например, в детском фильме «Отдать швартовы!» попавший на судно мальчик пугается фразы, сказанной юным моряком постарше:

«Запомни, салага, моряки в туалет не ходят!»

И действительно, морякам положено ходить в гальюн. Само же слово «гальюн» имеет голландское происхождение — выражение galjoen первоначально означало носовую оконечность корабля, вернее — специальный свес, к которому крепилось носовое украшение.

Но возникает справедливый вопрос — какое отношение всякие там свесы имеют к уборной (или, как говорили в старину, к «ретираде»)? Все очень просто — именно за носовым украшением находились отхожие места для команды. То, что стекало вниз, смывалось волнами. Такой вот ватерклозет.

Позже, естественно, уборные для нижних чинов располагались уже не за носовыми украшениями, однако слово осталось.

Добавим, что матрос, приставленный к гальюну для поддержания его в соответствии с санитарно-гигиеническими нормами, именовался «гальюнщиком». Назначали на эту «должность» обычно самых никчемных, чаще всего переведенных в разряд штрафованных. Более того, назвать кого-либо гальюнщиком было серьезным оскорблением.

Всем известный термин «аврал» происходит от английских слов «over» и «all» — то есть «все» и «наверх». Авралом называют общую работу экипажа (пассажиры и не занятые в аврале лица не должны мешать работам). Чаще всего такая команда (кстати, звучала она «аврал, все наверх») произносилась при съемке с якоря и постановке на него, постановке парусов, входе в док, а также при приборке корабля.

Еще одно английского слово — alarm (в переводе на русский язык — «тревога») бытовало до начала XX века. Моряками оно было трансформировано в «алярм», а потом было заменено все той же «тревогой».

Выражение «салага» с давних пор означает, как известно, молодого и неопытного моряка. А происходит оно от рыбы салаки (мелкой сельди). Дескать, как салака еще не «настоящая рыба», так и обладатель этого прозвища — пока не настоящий моряк. Другое дело, что других «рыбьих» прозваний во флоте не было.

Поморы в старину называли таких новичков не «салагами», а «зуйками» (зуек — мелкая птичка). Отметим, впрочем, что у поморов «зуек» был существом, говоря современным языком, не только «второго сорта», но «двойного назначения». Как вспоминают старики, в дальних плаваниях мальчишки чаще всего выполняли роль поваров, а также заменяли женщин.

Что же касается слова «юнга»[41], то оно обозначало корабельных учеников, причем чаще всего — на торговом флоте. В Российском Императорском флоте периода пара и брони флотов институт юнг был воссоздан лишь в 1910 году с открытием в Кронштадте специальной школы для юных моряков. Готовила она младших унтер-офицеров для флота

Камбуз — кухня на корабле. Но изначально так называли именно кирпичную либо чугунную печь в носовой части суда. В Петровские времена камбуз именовался «поварней». Само же слово «камбуз» происходит от голландского kombuis и означает «судовая кухня».

Любопытно, что словарь Владимира Даля производит от камбуза такое чисто каспийское выражение как «конфуз». Означает оно «носовую часть кусовой лодки[42], где хранятся съестные припасы и где место кашевара, кока».

Кстати, в Петровские времена слово «конфуз» никакого отношения к кухне не имело.«Оконфузить» означало заставить кого-то признать свою ошибку или даже преступление. Напомним, что именно слово «конфузил» употреблял в книге Юрия Германа «Россия молодая» таможенник Афанасий Крыков в случае обнаружения контрабанды.