Николай Самвелян - Семь ошибок, включая ошибку автора Страница 10

Вчитываясь в тексты посланий Дибича и графа Палена губернатору Нарышкину, я задумывался над побудительными мотивами паники, которую учинили император и Бенкендорф в связи со смертью некой старушки в забытом богом Старом Крыму. Старался представить себе действующих лиц нашей с вами истории, вжиться в их характеры, понять мотивы поступков, вызвать на воображаемую беседу.

И представлялось разное...

...Входила в комнату сухонькая, как осенний листик, аккуратная старушка в берете, присаживалась на кончик стула, складывала на коленях руки.

"Почему мне не дают покоя? - спрашивала она. - Ведь у меня была такая трудная, такая утомительная жизнь. Перед смертью я сожгла письма, бумаги ясная просьба не интересоваться делами моей биографии".

"Но хоть в двух словах вы можете объяснить, как попали в Россию?"

"Приехала по приглашению лиц влиятельных".

"И приняли русское подданство именно в 1812 году, накануне войны с Наполеоном?"

"Практически я уже давно была подданной российского государя. И оказала Петербургу немало услуг. Ведь большая война с Бонапартом была не за горами. Нужны были сведения о том, что намерен предпринять "корсиканец", и о настроениях в высших кругах европейских столиц".

"Не могли бы вы рассказать об этой стороне своей деятельности подробнее?"

Старушка сердилась. Замолкала. Отворачивалась, давая понять, что такие вопросы бестактны.

"Скажите мне хотя бы, где и когда вы познакомились с баронессой Крюденер? В Петербурге?"

"Мы были с нею знакомы и ранее".

"Правда ли, что Юлия Крюденер, как утверждают современники, обладала большим влиянием на императора Александра?"

"Да, безусловно".

"Почему же он позднее отстранил ее и даже выслал из столицы?"

"Ответить точно мне трудно. Полагаю, сделали свое дело наветы Аракчеева. Возможно, имелись и другие причины... Но это была великая женщина. Находись она рядом с императором, до печальных событий на Сенатской площади не дошло бы. Не исключено, что и сам Александр Павлович прожил бы много долее, чем это ему удалось. Она многое умела предвидеть. Ее советы отличались глубочайшей мудростью. К сожалению, не все их умели слышать. Даже император сделал роковую ошибку, отдалив от себя мою покровительницу и компаньонку... А ведь покойный Александр Павлович был из тех, кто обладает внешностью".

"Что значит обладает внешностью?"

"Ну, я делю люден на тех, кто обладает внешностью и кто ею не обладает. Если на человека глянешь однажды и навсегда запомнишь, значит, он обладает внешностью. Следовательно, и интересной натурой. Между внешностью и душевными качествами всегда есть какая-то связь. Бонапарт не мог быть человеком с лицом как стертая монета. Это противно здравому смыслу. Александр Павлович, на мой взгляд, был много значительнее Бонапарта - выше ростом, тоньше умом..."

Что же касается Браилки, то наша беседа, если бы она могла состояться, была бы, видимо, краткой:

"Что же вы, Иван Яковлевич, так сплоховали? Ведь были уже в двух шагах от разгадки тайны. Испугались?"

"Зачем же? Отнюдь. Вовсе не пугался. Но я реалист. Место вице-губернатора, которое я в конце концов получил, для меня было важнее посмертной славы, к тому же не очень громкой. Помянули бы, что некий Браилко узнал тайну Жанны де ла Мотт - вот и все. Не густо".

Ну, а возможная мысленная встреча с императором Николаем Павловичем вряд ли была бы из приятных. Он на портретах - прямой, негнущийся, со слегка одутловатым лицом, прозрачным, пугающе пустым взглядом. Что и говорить, выправка у Николая была эталонной. Недаром же в пору, когда Николай Павлович был еще вовсе не самодержцем и даже не претендентом на престол, а генералом, его бригада строилась на парадах буквально по шнурку. И позднее ему очень хотелось, чтобы так же, в одну сплошную линию, было выстроено все народонаселение страны. Говорят, он очень любил русскую баню, но на том, пожалуй, его интерес ко всему русскому и заканчивался. Уже в его отце Павле I практически не было романовской крови. Одному богу было ведомо, почему потомки Павла все же продолжали именоваться Романовыми. И если Петр I, на которого Николаю так хотелось походить, "на троне вечный был работник", то его потомок так и остался бригадным генералом на престоле, хотя жизнь научила его со временем и некоторой гибкости и умению лицемерить.

Что бы мог ответить Николай Павлович на прямой вопрос о том, какого рода поручения российского императорского двора исполняла женщина, известная теперь нам как графиня де ла Мотт-Валуа-Гаше?

Думаю, что диалог выглядел бы примерно так.

"Графиня хорошо знала многих во Франции, - сказал бы император. - В том числе и тех, кто после падения Буонапарте возглавил эту страну. Такие сведения были ценны".

"Получала ли она за это вознаграждения?"

"Ей была назначена субсидия".

"Почему графиню позднее удалили из Петербурга?"

"Это было еще до моего восшествия на престол. В ее услугах больше не нуждались, как и в услугах ее знаменитой подруги Крюденер".

"Что взволновало вас осенью 1826 года? Почему снаряжали в Крым курьеров за бумагами графини?"

"Необходимо было точно выяснить, оставила ли она после себя мемуары. Если оставила, следовало их тщательно научить, поскольку в них могли содержаться сведения, порочащие двор и правительство..."

...Эти воображаемые беседы с титулярными советниками и венценосцами, губернаторами и авантюристами помогли восполнить пробелы в документах и сделать некоторые выводы.

Итак, Жанна де ла Мотт попала в Россию в качестве секретного агента русского правительства. У нее сохранились во Франции связи с людьми, способными за мзду на любой подлог, любое рискованное действие. Жанна де Гаше (де ла Мотт), безусловно, знала нечто такое, что составляло государственную тайну Российской империи. Показательно, кто именно напоминает губернатору Нарышкину о необходимости немедленно отыскать бумаги - шеф жандармов Бенкендорф, начальник генерального штаба Дибич, граф Пален. Наконец, сам император. Видимо, интересовались судьбой графини и ее записок и французские власти. Известно, что в сороковых годах минувшего столетия в Крыму побывал некий француз, называвший себя родственником покойной де Гаше. Он интересовался ее бумагами, ездил из Судака в Кореиз, из Кореиза в Старый Крым. Что он лекал?

Но все же в этой истории не хватало каких-то штрихов, деталей, фактов, которые помогли бы точнее представить себе, чем была вызвана (в связи с исчезнувшей шкатулкой) нервозность новоиспеченного императора, к тому же занятого в ту пору расследованием последствий декабрьского восстания. Почему рухнула на Крым лавина официальных бумаг, исходивших от Бенкендорфа, Дибича, графа Палена, Таврического губернатора Нарышкина, чиновников разных рангов? Необходимо было отыскать дополнительные документы или свидетельства, которые окончательно развеяли бы сомнения скептиков, и прекратить, наконец, споры, длящиеся уже полтора столетия. И я поступил несколько неожиданно: десять лет назад опубликовал все, что удалось узнать о загадочной истории Жанны де Гаше (а одновременно - де ла Мотт-Валуа), о ее жизни в России в газетах и журналах. Оказалось, что история героини романа Дюма заинтересовала многих. Были и курьезы: несколько не очень щепетильных авторов, пользуясь публикацией, поспешили изложить ту же историю своими словами, причем повторили те мелкие огрехи и ошибки, которые вкрались в мои статьи. Но это, как говорится, не суть важно. В литературных делах всякое случается, в том числе и вещи комичные...

Интересно иное. Из города Керчи пришло письмо от местного краеведа Б. Случанко. Он отыскал в уже упомянутых "Известиях Таврической ученой архивной комиссии" (No 56 за 1919 г.) короткое сообщение из Парижа:

"...Французский вице-консул и журналист французских газет Луи Бертрен, в свое время проживавший в Феодосии, занимался процессом выяснения личности графини де Гаше, появившейся в 1812 году в Старом Крыму. Он выдвинул предположение, что героиня романа Александра Дюма "Ожерелье королевы" де ла Мотт-Валуа бежала в Россию, где приняла фамилию своего второго мужа графа де Гаше.

Луи Бертрен провел тщательный осмотр вскрытой в Старом Крыму могилы, побывал в Лондоне, где нашел в Ламбертской церкви документы с данными о кончине графини, которые оказались сфабрикованы друзьями Жанны де ла Мотт.

Мысль о тождественности де ла Мотт и де Гаше вызвала яростные споры у французских историков. Для их разрешения Луи Бертрен обратился к автору многих исследований о французской революции историку Олару. Тот, в свою очередь, вынес вопрос на рассмотрение Французского литературного общества, которое приняло точку зрения Луи Бертрена и его друга, известного знатока Крыма Людвига Колли.

Так напористость и необычайная трудоспособность Луи Бертрена, в течение 15-ти лет занимавшегося героиней Дюма, помогли восстановить истину".