Ричард Эванс - Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933 Страница 101

Несмотря на раздражение из-за такого произвольного попрания их демократических прав, лидер ассоциации профсоюзов Теодор Лейпарт и его назначенный преемник Вильгельм Лёйшнер усилили попытки обеспечить выживание своего движения. В этом усилиях их поддерживало убеждение, что нацисты серьезно говорили о введении схем создания рабочих мест, чего они безуспешно добивались многие годы. 28 апреля они заключили соглашение с христианскими и либеральными профсоюзами, которое должно было стать первым шагом к полному объединению всех профсоюзов в единой национальной организации. «Националистическая революция, — начиналось в документе об объединении, — создала новое государство. Оно стремится объединить весь немецкий народ и доказывает свою силу». Профсоюзы, очевидно, считали, что могли играть свою роль в этом процессе, и хотели играть ее независимо. В знак того, что они готовы на это, они согласились поддержать публичное объявление Геббельса о том, что Первое мая, традиционный день для проведения массовых рабочих демонстраций, впервые станет общественным праздником. Это было давним желанием рабочего движения. Профсоюзы согласились с названием «День национального труда». Этот акт еще раз продемонстрировал, что новый режим сочетает в себе внешне разные традиции национализма и социализма[850].

В сам этот день здания профсоюзов вопреки традиции рабочего движения, которую многие старшие рабочие считали скандальной и тягостной, были украшены старыми национальными цветами — черным, белым и красным. Карл Шрадер, президент профсоюза текстильных рабочих, маршировал в составе процессии в Берлине под флагом со свастикой, и он был не единственным профсоюзным деятелем, который сделал это. Некоторые действительно приняли участие в «летучих» контрдемонстрациях, организованных с молниеносной скоростью в разных местах коммунистами, или в тихих поминках этого дня, которые социал-демократы справляли в своих тайных местах сборов. А сотни тысяч, может, даже миллионы людей маршировали по улицам, ведомые духовыми оркестрами штурмовиков, игравших Песню Хорста Весселя и патриотические марши. Они стекались к просторным открытым площадям, где слушали речи и стихотворения националистических «рабочих поэтов». Вечером голос Гитлера раздавался из радио, уверяя всех немецких рабочих, что скоро безработица уйдет в прошлое[851].

На берлинском аэродроме «Темпельхоф» собралась огромная толпа — более миллиона человек, построившихся по-военному в виде двенадцати гигантских квадратов, их окружало море нацистских флагов и три огромных нацистских знамени, освещенных прожекторами. После наступления темноты были фейерверки, которые завершились появлением из мрака больших светящихся свастик, освещавших небо. СМИ трубили о том, что новый режим завоевал сердца рабочих. Это было пролетарской версией церемонии, проведенной для высших классов в Потсдаме десятью днями раньше[852]. Однако массы появились на церемониях не совсем по своей воле, и атмосфера была далека от жгучего энтузиазма. Многим рабочим, особенно на государственных местах, угрожали увольнением, если бы они не показались на демонстрации, а у тысяч заводских рабочих в Берлине по приходе на работу отобрали карточки учета с обещанием вернуть их только на аэродроме «Темпельхоф». Общая атмосфера усиливающегося насилия и запугивания также сыграла свою роль в формальном согласии лидеров профсоюзов на участие в этом мероприятии[853].

Однако если лидеры профсоюзов считали, что такими компромиссами им удастся сохранить свои организации, то их ждало жестокое разочарование. Уже в начале апреля нацисты начали тайные приготовления к захвату власти во всем профсоюзном движении. 17 апреля Геббельс писал в своем дневнике:

1 мая мы организуем празднование в виде грандиозной демонстрации воли немецкого народа. 2 мая будут захвачены офисы профсоюзов. Здесь тоже нужна координация. Несколько дней может стоять шум, но потом они станут принадлежать нам. Мы больше не должны соглашаться на уступки. Мы лишь оказываем рабочим услугу, освобождая их от паразитирующего руководства, которое до этого момента только усложняло им жизнь. Когда профсоюзы окажутся у нас в руках, другие партии и организации больше не смогут долго продержаться[854].

2 мая 1933 г. коричневые рубашки и эсэсовцы вломились во все офисы профсоюзов социал-демократической направленности, захватили все профсоюзные газеты и журналы и все филиалы профсоюзного банка. Лейпарт и другие высшие чиновники были арестованы и помещены в «предварительное заключение» в концентрационных лагерях, где многих из них избивали и жестоко унижали, прежде чем через одну-две недели отпустить. Был один особенно жуткий случай, когда 2 мая штурмовики забили четырех профсоюзных чиновников до смерти в подвале профсоюзного здания в Дуйсбурге. Все управление движением и его активами попало в руки нацистской Организации фабричных ячеек. 4 мая христианские профсоюзы и все детальные профсоюзные организации без каких-либо условий перешли под руководство Гитлера. «Шум», предсказываемый Геббельсом, так и не материализовался. Когда-то могущественное движение немецких профсоюзов исчезло без следа практически за одну ночь[855]. «Революция продолжается», — возвещал Геббельс в своем дневнике 3 мая. С удовлетворением он отмечал волну арестов «шишек». «Мы — властители Германии», — хвалился он в своем дневнике[856].

В полной уверенности, что социал-демократическая партия больше не могла заручиться поддержкой профсоюзов в последнем акте сопротивления, если бы такой был задуман, режим приступил к реализации финальной части программы по закрытию партии. 10 мая правительство наложило арест на активы и имущество партии по судебному ордеру, запрошенному генеральным государственным прокурором в Берлине со ссылкой на предполагаемую растрату профсоюзных фондов Лейпартом и другими. Это обвинение на самом деле не имело никаких оснований. Вельс организовал вывод партийных фондов и архивов за пределы страны, однако добыча нацистов все равно оказалась крупной. Эта мера лишила партию фундамента, который можно было использовать для возрождения организации или ее газет, журналов и других изданий. Как политическое движение она была окончательно уничтожена[857]. Однако, что удивительно, ничто из этого не помешало социал-демократам оказать поддержку правительству в рейхстаге 17 мая, когда Гитлер представил законодательному собранию нейтральную резолюцию с согласием Германии на равноправное участие в международных переговорах по разоружению. Эта декларация не имела никакого смысла за исключением утверждения прав Германии и никакой цели помимо завоевания определенного доверия для режима за границей после многих месяцев жесткой критики по всему миру. Правительство не имело никаких намерений участвовать в каких-либо процессах разоружения. Тем не менее депутаты социал-демократов, возглавляемые Паулем Лёбе, считали, что их могут выставить непатриотами, если они станут бойкотировать заседание поэтому те, кто мог это сделать, появились и присоединились к единогласному утверждению резолюции рейхстагом, за которым последовала лицемерно умеренная и нейтральная речь Гитлера, музыка национального гимна, выкрики нацистов «Хайль!» и явное удовлетворение Германа Геринга, который в роли председателя рейхстага объявил, что мир стал свидетелем единения немецкого народа, когда на международной арене решалась его судьба. Это решение депутатов вызвало ярость в партии, в первую очередь у лидеров в изгнании: они осудили этот поступок как нечто прямо противоположное гордому голосованию против акта о чрезвычайных полномочиях от 23 марта. Отто Вельс, который возглавлял оппозицию на голосовании, отозвал свое заявление о выходе из Социалистического интернационала. Изгнанное руководство перенесло штаб-квартиру партии в Прагу. Сгорая от стыда и отчаяния из-за неспособности депутатов рейхстага осознать, что их использовали как инструмент в нацистской пропагандистской операции, самый страстный оппонент этого решения, Тони Пфюльф, одна из самых видных представительниц социал-демократов в рейхстаге, бойкотировала заседание и совершила самоубийство 10 июня 1933 г. Сам Лёбе был арестован, а Вельс бежал из страны[858].

Пропасть между новым руководством партии в Праге и теми чиновниками и депутатами, кто остался в Германии, стремительно расширялась. Однако режим объявил, что не видит разницы между двумя крыльями партии. Те, кто бежал в Прагу, были предателями, порочившими Германию из эмиграции, а те, кто остался, были предателями, потому что помогали и содействовали тем. 21 июня 1933 г. министр внутренних дел Вильгельм Фрик приказал правительствам земель по всей Германии запретить социал-демократическую партию на основании декрета о пожаре рейхстага. С этого момента всем депутатам от социал-демократов больше не разрешалось занимать свои места в рейхстаге. Все социал-демократические собрания, все социал-демократические публикации были запрещены. Членство в партии было объявлено несовместимым с занятием каких-либо государственных должностей или постов. 23 июня 1933 г. Геббельс с триумфом писал в дневнике, что социал-демократическая партия была «распущена. Браво! Теперь долго ждать тотального государства не придется»[859].