Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель Страница 104

Ближайшими помощниками Ежовой по антисоветской группе были: ее подруга Фаина Школьникова и Гликина Зинаида. В близких отношениях с Ежовой находился также писатель Леонид Соболев (интересно, остался ли среди видных советских писателей хоть один, кто не состоял в интимной связи с любвеобильной Евгенией? – Б. С.), однако о его причастности к антисоветской организации мне ничего не известно. Все названные мною лица были связаны с Ежовой по ее прежней троцкистской работе. Должен добавить, что Ежова была связана по заговорщической работе с бывшим секретарем ЦК ВЛКСМ Косаревым и бывшим секретарем Кабардино-Балкарского обкома ЦУ ВКП(б) Беталом Калмыковым, о чем мне сообщила сама Ежова в середине 1937 года…

Как-то раз, когда зашел разговор о конкретных задачах нашей антисоветской работы, Ежова мне сказала, что всем нам надо осуществлять новые вербовки, вести пораженческую работу среди молодежи и не останавливаться перед крайними средствами в борьбе против советской власти, вплоть до террора. Я спросил Ежову, где те кадры, на которые мы можем рассчитывать в осуществлении наших террористических планов. Ежова на это сказала, что она связана с Косаревым, который ведет террористическую работу и подготовил в этом направлении своих людей, однако персонально кто эти люди, Ежова мне не назвала».

«И это все ваши террористические разговоры с Ежовой?» – сделал вид, что удивился, следователь.

«Нет, – продолжал играть заданную роль Бабель. – В другой раз, в том же 1937 году, когда в кабинете редакции журнала «СССР на стройке» мы остались одни, Ежова мне сказала, что в осуществлении террористических планов особую роль должна сыграть молодежная группа Косарева. Тут же она сообщила, что практическую работу в этом направлении ведет также Иван Катаев, который признавал только острые методы борьбы – террор.

Через Школьникову и Гликину, встречавшихся с немцами, Ежова осуществляла закордонные связи нашей антисоветской группы. Кроме того, Ежова старалась прибрать к своим рукам возможно большее количество печатных органов. Она была редактором журнала «СССР на стройке», подавляющий тираж которого отправлялся за границу. Она же пробралась в редакцию «Правды», сделавшись руководителем издававшейся при «Правде» «Иллюстрированной газеты». Ежова в свое время убедила Орджоникидзе ввести ее в состав редакционной коллегии журнала «Общественница» и, наконец, через Гликину и Школьникову, которых она определила на работу в издательство «Интернациональная литература», Ежова контролировала литературные связи этого издательства за границей».

«Часто ли вы виделись с Ежовой?» – ласково осведомился следователь.

«Я встречался с ней часто, сотрудничая в редактируемом ею журнале «СССР на стройке»», – признался Бабель.

«Воспроизводите содержание ваших последних бесед с Ежовой», – потребовали следователи Сериков и Кулешов, которые сами же эти показания и продиктовали.

«В разговоре со мной в конце 1937 года, – утверждал Бабель, – Ежова заявила, что нельзя теперь рассчитывать на длительное существование какой-либо антисоветской организации при бдительности и остроте, которую проявляет советское правительство и партия в борьбе с врагами. Она сказала, что недовольство горсточки обиженных не может оказать сколько-нибудь заметного влияния на массы, которые, как это исторически доказано, не пойдут за заговорщиками. На успех заговорщических планов можно рассчитывать только в том случае, если обезглавить существующее руководство. Таким путем Ежова обосновывала необходимость применения террора в борьбе против советской власти».

«И как вы реагировали на эти высказывания?» – допытывался следователь.

«Я разделял точку зрения Ежовой», – упавшим голосом признался Бабель.

На вопрос следователя, были ли у «группы Ежовой» «конкретные террористические планы», Бабель показал: «В конце 1937 года Ежова, с которой я встретился в ее кабинете в редакции «СССР на стройке», заявила мне, что Косаревым ведется практическая подготовка к совершению террористических актов против Сталина и Ворошилова, указав, что Косарев подбирает исполнителей из среды спортсменов общества «Спартак», делами которого он вплотную занимался».

«Кто персонально был привлечен Косаревым к осуществлению ваших террористических замыслов?» – резонно поинтересовался следователь. Но тут уж запас его собственной фантазии иссяк, а Бабель ничем помочь ему не мог. Ведь ни один из них не знал по именам никого из спортсменов общества «Спартак». Поэтому Исаак Эммануилович вынужден был заявить: «Об этом мне Ежова не говорила». И продолжал озвучивать следственный сценарий: «Далее Ежова сообщила, что практическую террористическую работу ведет и Бетал Калмыков, который в течение многих лет добивается приезда Сталина в Нальчик. Пребывание Сталина в Нальчике, сказала Ежова, дало бы возможность Калмыкову к осуществлению его террористических намерений (на самом-то деле любой секретарь обкома просто мечтал, чтобы великий вождь и учитель хоть разок заехал в его область или республику. Если удастся подать товар лицом, то и фонды для области удастся выбить, и, в лучшем случае, даже уйти в Москву на повышение. – Б. С.).

Таким образом, существовало два плана совершения террористического акта: один в расчете на приезд Сталина в Нальчик и другой, который предусматривал квартиру Ежовых в Кремле как место, дававшее большие возможности для осуществления террористического акта. Провести исполнителей в Кремль должна была Ежова или Косарев, обладавшие всеми видами нужных для этого пропусков. В случае невозможности совершить террористический акт в Кремле предполагалось перенести его исполнение на дачи, где проживают Сталин и Ворошилов».

По утверждению Бабеля, точный срок совершения теракта не был установлен, «но Ежова в разговоре со мной в конце 1937 года говорила о том, что осуществление террористического акта намечается на лето 1938 года и что срок будет окончательно намечен ею и Косаревым».

«В чем заключалось ваше личное участие в подготовке к осуществлению этих террористических планов?» – задал каверзный вопрос следователь. И не нашел ничего более оригинального, как заставить Бабеля произнести следующее, совсем уж абсурдное: «Ежова в начале 1938 года поручила мне вербовку кадров для террористической работы из литературного молодняка, с которым был я связан». Получалось, что о сугубо секретных планах покушения на товарища Сталина требовалось осведомлять чуть ли не каждого встречного-поперечного: спортсменов общества «Спартак», литературное окружение Бабеля. И это в стране, где чуть ли не каждый десятый – либо официальный стукач, либо добровольный доносчик! Неужели бы Ежов, если бы задумал убить Сталина, не попробовал подобрать исполнителей из числа лично преданных себе профессионалов-чекистов, которым не привыкать было убивать людей?

Бабель продолжал: «Я наметил к вербовке резко антисоветски настроенных участников литературной бригады, с которой я занимался в Гослитиздате».

Чекистам нужны были конкретные имена для будущих дел, поэтому последовал страшный вопрос: «Кого персонально?» И Бабель начал губить молодые души: «Я наметил к вербовке студента института философии и литературы Григория Коновалова и начинающую писательницу Марию Файерович, по мужу Меньшикову, исключенную из комсомола. Я вел с Коноваловым и Файерович антисоветские разговоры, в которых высказывал клевету по адресу партии, говоря о том, что советская литература обречена на прозябание, что выход из создавшегося положения надо искать в решительных мерах, но разговора о конкретных террористических планах и о существовании заговорщической организации я с ними еще не имел. Других заданий по террору от Ежовой я не получал». К счастью, к тому времени волна репрессий пошла на убыль, создавать новый разветвленный террористический заговор следствию стало не с руки, и ни Коновалов, ни Файерович-Меньшикова не пострадали, так же, кстати сказать, как «шпионы» Эренбург, Толстой, Олеша и прочие писатели, названные в показаниях Бабеля, не пострадали.

Подписывая такой протокол, Бабель не мог не сознавать, что жить ему осталось очень недолго. За террористический замысел в отношении вождя полагался расстрел. Хотя фантастичность показаний бросается в глаза. В качестве террористов фигурируют люди давно уже умершие или расстрелянные, никак не способные уличить Бабеля. Никаких выписок из их показаний в его деле нет. А ведь Бабеля не били. Вот тот же Гладун, например, на суде Военной коллегии, отрекаясь от всех прежних показаний, прямо заявил: «Показания даны при физическом принуждении со стороны следователя», что в переводе с бюрократического языка на человеческий означало: Александра Федоровича крепко били. Бабель ничего подобного на суде не заявлял, хотя от показаний на следствии отрекся полностью. Значит, его не били. Просто, будучи вхож к Ежовым, Исаак Эммануилович слишком хорошо знал, какими методами в НКВД развязывает языки и, чтобы избежать побоев, согласился признаться в вымышленных преступлениях. Морально писатель был сломлен, выйти живым из застенка он уже не надеялся. Вот и подписывал все, что нужно следствию.